Сердце-то одно, второго даже на прокат не достать.
Раны закрывались — почти перестали кровоточить, но привкус горечи яда еще сушил губы.
«Ничего, скоро станет легче», — успокаивала она сердце, поглаживая его слабо трепыхающиеся бока тонкими пальцами.
Рваное биение пульсировало под подушечками, отчего дыхание вырывалось со свистом, но она ведь дышала — значит, еще жива. Значит, всё будет хорошо.
Готово.
Почти целое. Почти. Шрамы и царапины не в счет. И раны заживут. Оставят новые шрамы и новые царапины, но не привыкать.
Она бережно взяла сердце в ладони, задержала дыхание и неловко вставила его на место. Взрезанная грудина саднила, да и торчащие наружу кости мешали…
Ничего. Осторожный выдох.
И вот уже током пробило тело, и пульсация раздалась в висках, по венам побежали реки, ручейки.
Хорошо-то как! Побаливает еще немного, но…
Она провела пальцами по губам, облизнулась — чисто. И воздух такой… насыщенный, свежий. И картинка перед глазами стала чище, ярче.
— Вернешься?
— Вернусь.
— Не надоело еще?
— Нет.
— И кем ты будешь в этот раз?
— Я думаю. Может, дивой на Мальдивах, может, застенчивой ромашкой в клетчатой рубашке. Не решила еще. Но те роли явно были неудачными. Хм… стим-панк-дивой, не?
— А собой не хочешь стать?
С ее лица отвалился кусок штукатурки, за которым обнажилась черная пустота.
— Меня нет, — ответила она и взялась за кисточку.
— Ты просто боишься.
Еще кусок шлепнулся на пол, развалившись крошевом. Но вместо черной пустоты проступили едва различимые черты: глаза, нос, губы, подбородок с ямочкой.
— Я никому не нужна, — ответила она и принялась закрашивать то, что прятала.
— Боишься.
— Боюсь. Боюсь, что ремонтировать больше нечего будет…
Пауза.
— Ну как? Красотка?
— И кто же ты?
— Так много лиц, а может ликов — играющих зеркальных бликов, и где-то среди них есть я, возможно настоящая… Угадай.
— Опять твои игры.
— Вся жизнь — игра. Я пошла. Пожелай мне удачи.
— Удачи…
Ой, смотрите, кто вернулся! Хэй, детка, как твои дела?
Конец