«Этот ребенок должен жить…» Записки Хелене Хольцман 1941–1944 - страница 7
Я еще много раз заходила к Ванде в ее магазинчик на Папельалее, по которой гнали арестованных евреев. Некоторых «уже и в городе-то не было». И среди этих, уже исчезнувших из города, был один, Макс Хольцман, мой муж.
А может, его и не было вовсе никогда в форте. Может, он оказался среди тех, кого отправили на принудительные работы в провинцию. Вдруг он жив и еще вернется! Скорей бы! Вернулся бы живым и невредимым! Были бы мы снова все вместе, а вместе нам ничего не страшно…
Что ни день, то новая беда, новая мерзость. По всему городу расклеены огромные плакаты: всем евреям надлежит с сего дня носить слева на груди желтую звезду. По тротуару им ходить отныне запрещено, только рядом, по правой стороне улицы, строго один за другим. Для евреев — особые продуктовые карточки и специальные магазины. Им полагается меньше хлеба и мясных продуктов, чем прочим гражданам, и совсем не положено сахара.
Старики Цингхаусы, оставшиеся теперь совсем без жилья и имущества, жили некоторое время с нами. «Стали нищими в один день» — матушка Цингхаус вздыхала так спокойно, покорно, словно махнув на все рукой. Что ж, мол, поделаешь, видать, судьба, ничего не попишешь. Эта покорность судьбе, кажется, всегда делала евреев почти неуязвимыми, способными вынести любые страдания. И эта сила духа непостижима для остальных, ее пугаются, ей не доверяют.
Потом наши старые добрые друзья с достоинством перебрались к родственникам в старый город. Мы к ним заходили еще несколько раз, приносили хлеба, овощей из нашего сада. Они же попытались вернуть себе хотя бы что-нибудь из одежды. Им разрешили заглянуть на сборный пункт, куда свозили конфискованное имущество еврейских семей. Там они кое-что из своего и нашли. С ледяной вежливостью комендант разрешил забрать пару старых пальто и немного постельного белья, уже сильно попорченного. Нижнего белья не дали.
В середине июля снова удар: всем евреям в течение месяца прибыть в Вилиямполе, где для них организовано гетто: там им надлежит поселиться всем вместе и проживать отдельно от остального населения[25]. Вилиямполе лежит за городом, на том берегу реки Вилии, предместье бедное, домишки деревянные, косые, старые, ни канализации, ни водопровода. Евреям было разрешено обменять свои дома и квартиры на жилье в Вилиямполе. Продавать недвижимость, мебель и ценности категорически запретили.
В Каунасе жили примерно 45 000 евреев. Около 7000, должно быть, успели бежать на восток еще до начала оккупации. Тридцати восьми тысячам, т. е. около четверти городского населения, предписано было в один месяц перебраться в другой район[26]. Тесно было невообразимо: на каждого не больше двух квадратных метров жилья. А имущество по большей части оставалось в городской квартире. Некоторые в последний момент пытались продать, что можно было, и, конечно, тут же попали в лапы мерзавцев спекулянтов, которые ловко наживались на чужой беде, скупая дорогие вещи за бесценок. Многие же передавали право собственности на свое имущество прислуге за обещание не оставить хозяев в беде, помогать продуктами.
Городской пейзаж следующих недель сплошь состоял из грузовиков, заказанных для переезда и перевозки. Шоферы заламывали неслыханные цены. Кузова машин были доверху нагружены домашним скарбом, углем, дровами, а порой сверху еще умудрялось пристроиться и само несчастное семейство. Перевозили всех — и больных, и грудных младенцев. Здоровые иногда шли рядом с грузовиком своим ходом. И над этим всем — яркое солнце, погода — превосходная! Один солнечный день за другим, с тех пор как немцы пришли в город. Что за срам, что за отчаяние греется сейчас под этим летним солнцем!
Организовали специальную жилищную комиссию, чтобы надзирать за справедливым распределением конфискованного жилья. В городе рядом с ветхими убогенькими домиками вырастали новые светлые постройки с замечательными квартирами. Желающих поселиться в таких была тьма, и счастливчикам новоселам особенно завидовали. И тут выяснилось, что невелико счастье жить в новенькой отделанной квартирке, больше повезло тем, кто ютился в старых и обшарпанных. Еще не остыли недавно только заселенные хоромы после прежних хозяев, отправленных в гетто, а там уже во всю хозяйничали новые жильцы — немецкие солдаты и литовские партизаны.