Этюды об ибн Пайко - страница 20

Бошко же был словно губка, которая впитывает все. Он вел себя тихо — ходил по дому на цыпочках, и прошло немало времени, прежде чем стало понятно, каков он есть на самом деле. Он появлялся около лавки Марко, но все же гораздо больше времени проводил рядом с Калией, наблюдая с непонятной грустью за ее красотой. Какой она была? Красавицей без броской красоты на лице. Ее нижняя губа, немного завернутая внутрь, всегда была влажной от выступающих зубов. Нос у нее был с горбинкой, кожа — просто шелковая, с оттенком шафрана, а глаза — совсем светлые, подернутые тонкой синевой, с темным цветным обрамлением вокруг, они взирали откуда-то из глубины и звали и тебя окунуться в эту глубину. Говорила Калия певуче, размеренно и не повышая приятного голоса. А как хорошо от нее пахло мускусом и другими благовониями, что и говорить! А когда бралась Калия, например, гладить — раздувала угли в железном утюге, или печь пироги с капустой — поднимала горячую крышку над противнем, или толочь турецкий горох, стараясь изо всех сил, или принималась, грациозно склонившись над сундуком, с трепетом разглядывать свадебный наряд да то, что осталось от приданого, тогда — Бошко не раз наблюдал это — ее лицо преображалось — из шафранового становилось розовым, а глаза начинали светиться, как угли. Когда, случалось, застучит кто-нибудь в ворота, она уже не спешила, как раньше, по двору, чтобы поднять крюк и открыть ворота — это делал раб. Когда Калия мазала свои волосы желтой глиной, он лил ей на голову теплую воду из котла. Бошко зажигал свечи и лампу, разводил огонь в железной печке. Никто не справлялся со снежными сугробами перед лавкой и домом так ловко, как Бошко. Зимой он делал щелок, который Калия использовала для стирки, а летом, когда к ним приезжал седельник Димо и устраивал соревнования со сватом Пайко — кто съест больше арбузов, Бошко был тем, кто, тихонько ворча и при этом одобрительно глядя на состязавшихся, спешил собрать разбросанные по террасе куски арбуза, корки и семечки.

Все подмечал Бошко, все. Но в нем все еще не созрело желание открыть людям, кто он, рассказать о себе.

Калия не ругала Бошко, когда тот вдруг пропадал на час-два — походить по рынку, поглазеть. Ему нравилось смотреть, как ремесленники делают одеяла. Перед их лавками он стоял с раскрытым ртом, наблюдая, как они стегают вату. С интересом оглядывал Бошко обувные ряды, там, ради шутки, продавцы разрешали ему померить левый шлепанец на правую ногу. В ювелирных лавках с высокими крышами и большими ставнями, где золото и серебро своим блеском ослепляло его, он глуповато смеялся. Больше всего Бошко любил безистен, где было чисто, царил порядок, пахло цветами и ладаном, там на мощеном камнями пространстве перед лавками не валялись рваные опинки, куски жести или гвозди, и туда нельзя было войти в одну дверь, а выйти в другую, а только, вернувшись, через ту, в какую вошел. Глаза Бошко разбегались в разные стороны, он копил, впитывал в себя увиденное.

Вместе с Калией Бошко ходил на Чомлек-базар за творогом и на Балук-базар за сушеной рыбой, толкался перед печью, куда люди со всей округи приносили на выпечку на противнях и сковородах разные блюда, от хлеба до курабье и пахлавы. Вместе с работником из лавки Бошко носил еду и Марко, и седельнику Димо, потому что мать Калии и ее свекровь уже давно умерли. Он всякий раз забирал у работника миску с едой, прикрытую домотканым полотном, и сам, весь в напряжении, нес на вытянутых руках, будто что-то тяжелое — хлеб и брынзу, фасоль или овощи с подливкой из говядины — осторожно, боясь расплескать или, не дай, боже, уронить. Бошко очень любил помогать в седельной лавке Димо, хотя больше портил, чем помогал. У Димо не было работника, и Бошко важно надувал щеки, пока покупатели, пришедшие, чтобы приобрести новое седло или починить старое, шутили на его счет. В лавке Димо и Бошко сидели до вечера, когда должны были отправляться обратно в село. Бошко давали различные прозвища из тех, что бытовали на улице, чаще всего называли дураком, но он не сердился, а вот Калия однажды даже расплакалась от обиды за Бошко. Пожалуй, больше, чем сам дед Димо, раб был доволен, когда покупатели из Скопской Черной Горы и из Блатие хвалили седла Димо за то, что они хорошо сделаны и не наносят вреда животным. Бошко видел, что седельник с огромным доверием относился к своим покупателям. Иногда Димо давал им товар в кредит, как и Марко. Раб видел и это. Оба они только что-то записывали себе в тетрадку и не требовали с должников лихвы. Когда покупатель говорил: спасибо тебе, мастер Димо, что подождал с деньгами, или: благодарю тебя, ибн Пайко, что не берешь с меня лихвы, Бошко сиял от счастья, будто сам сказал им это. «Счастливее тот, кто дает, чем тот, кто берет, — сказал ему как-то Марко, приобняв его. — Только заработанные трудом, честные деньги — деньги благословенные, а не проклятые, мой Бошко. Никому не было удачи и счастья от грабежа!»