Этюды об ибн Пайко - страница 7
Отец Петре, Благоя, Байко, блаженный Блаже, был кузнецом: в монастырь он пришел из-под Струмицы, из села Градец, а Петре был его вылитой копией. Кто это знает? Это были слова Байко и слова Петре. Они оба были одинаковыми, как семечки в тыкве. Кто это знает? Неверным теперь и на спине глаза нужны, сказал бы Благоя, будь он жив. Так-то так, да что из этого! Разве раньше, при прежних царях-королях было по-другому? Налогов и тогда было сколько хочешь! А уж землю только что не в блошиных прыжках мерили. При сербах область Струмица хрисовулом[12] была передана в собственность Хиландарского монастыря[13], так что дважды в год, в середине сентября и в середине марта все, что собирали с народа, везли в Хиландар, а на хрисовуле была свинцовая печать, чтобы никто не рыпался. Кузнец Байко, который был внесен в монастырскую книгу вместе с братом Йованом, женой Марией, единственным сыном Петре, без снохи и внуков, но с одним быком, двумя волами, с пятнадцатью овцами, четырьмя свиньями, виноградником и небольшим клочком земли — платил три перпера[14] налогов. Мыслимое ли дело? А спросили его, остается ли ему хоть что-то в рот положить? Тогда подушный налог назывался офелия или ур, а при турках — джизья. Если раньше были налоги на пастбища, на сенокосы, десятина на свиней, десятина на пчел, и даже был налог, который брали, когда скот водили в лес попастись на желудях, то теперь, как сказал бы Байко, если бы был жив, то теперь есть харадж, налог на землю для немусульман, который превосходил все старые.
Байко был большим хитрецом, и со временем придумал уловку, хотя и заплатил за нее двенадцать перперов штрафа: он перестал обрабатывать виноградник, землю отдал своему брату, зарезал свиней, пустил под нож и съел коров и овец, взял с собой навяленного мяса и — раз, два, в один прекрасный день вместе с Марией и маленьким Петре, который казался еще младше, чем был на самом деле, ушел в монастырь Святого Георгия, что на холме Вергин над рекой Серавой.
Игумену Байко сказал:
«Мы — меропхи[15], крепостные царского имения из села Градец под Струмицей. Ты же знаешь, преподобный, что по закону крепостные, кроме уплаты царского перпера должны еще два дня в неделю работать на имение — день косить, другой обрабатывать виноградник, молотить или жать, а на себя работать можно только в оставшиеся дни. И мы, пресветлый, не то что какие-нибудь нерадивые или непослушные, но, тем не менее, просим у тебя защиты. Если хозяин нас найдет, то он имеет право убежавшего крепостного клеймить железом и нос ему разорвать на две части. А мы знаем, что ты как настоятель можешь принять в монастырь любого — хоть откуда, будь то из Греции или Сербии, и свободного можешь взять, и крепостного, если хозяин его умер, и после этого прошло три года. Примешь нас? Мы все, что у нас есть, оставим монастырю».
«А что у тебя есть?» — спросил настоятель.
«Одни вши», — сказал Байко без всякого стыда.
«Так я что, пахать на них, что ли, буду?»
«Все живые твари от Бога, — перекрестился кузнец. — Но я — кузнец, мне они не шибко нужны, так что я их монастырю отдам».
И даже не хихикнул Благоя, Байко, как у него было в привычке. Очень был серьезен.
«Послушай, — сказал настоятель, — хорошо, пусть овец и свиней вы съели, но виноградник, полоска земли?»
«Нет их, — коротко ответил Байко. — Вот, гляди, сынок мой Петре подрастет, придет время, он женится, детей заведет. Они будут слугами Святого Георгия, слово даю».
Его слово, и слово ибн Байко.
Монастырь владел полем, где была одна глина, и Петре с малолетства занялся гончарным делом. Но и грамоте научился, так что его отпускали из монастыря вместе с сокальником, сборщиком сока — поземельного налога, как будто он был попов сын, значит, не мог быть меропхом. Так и хромал он везде, да и хромота его ему не сильно мешала, его недостаток не стал для него несчастьем: хитрый, как и его отец, и себе на уме, он сумел и свой изъян обратить себе в пользу: что бы он ни делал, люди ему помогали, жалея его.
Когда он достаточно вырос и с гордостью отпустил усы, а к тому времени и мать, и отец его уже переселились в лучший мир, его послали на ярмарку в Скопье.