Ex nihilo - страница 4
— Я — никто?
— Что? — снова переспросила эта глупая корова.
— Я — никто? Невидимка? Меня нет, да?
— Ты что, обкурился?
— Не-ет, — протянул Сёма. Он поднял голову, продолжая улыбаться. — Ты, тупая корова, ещё не продала мне сигареты, помнишь?
— Вали, я тебе говорю! — в голосе продавщицы появились визгливые нотки, и Сёма снова ощутил, что перевес на его стороне. Как просто. Чтобы тебя заметили, чтобы с тобой начали считаться, нужно только как следует разозлиться.
Женщина, стараясь не терять достоинства, зашла в киоск и хотела закрыть за собой дверь, но Сёма, сам удивляясь своей силе, схватил её край и дернул на себя, так что продавщица по инерции двинулась следом и вывалилась наружу.
— Так значит, я, по-твоему, никто? — снова спросил Сёма, и теперь она испугалась по-настоящему.
— Нет, я этого не говорила, — забормотала она, — ты хотел сигарет? Какие тебе?
Теперь она улыбалась той улыбкой, которая всех раздражала в Сёме. И он понял, что эта улыбка действительно безобразна.
— Я выберу сам.
Оттолкнув женщину, Сёма зашел в киоск и не глядя набил карманы сигаретами, жвачкой, шоколадками и всем, что попадалось под руку. В глубине души он сознавал, что совершает преступление, но в эту секунду он был так счастлив, что не хотел об этом думать. Завтра он расскажет всё Марине, она сначала не поверит, но потом он вывернет перед ней карманы, и она поймет, что он больше не тот слабак, которого она стыдилась. Марина его похвалит. Возможно, она даже возьмет его за руку…
— Выворачивай карманы и вали отсюда, молокосос! Слышишь? Я вызову милицию!
Обернувшись, Сёма с удивлением обнаружил, что продавщица сжимает в одной руке древний телефонный аппарат с дисковым набором, в другой — ножницы, направленные лезвиями к нему.
— Вам будет неудобно, — заметил он, улыбаясь.
— Ничего, я справлюсь! Убирайся! — визжала женщина, и хотя Сёма ещё минуту назад хотел поступить именно так, как она того требовала, он остался стоять на месте. Вопреки ожиданиям Сёма не чувствовал страха. Он сомневался, что она сможет его заколоть, а чтобы позвонить, ей пришлось бы опустить ножницы, и патовая ситуация, в которую она себя загнала, его забавляла. Странное умиротворение разливалось по его телу, похожее на то, что он ощутил стоя в темноте перед киоском, но намного сильнее, ярче. Теперь она знала, что это он, нескладное ничтожество Сёмушка, и никто другой, теперь она видела и боялась именно его. Осознание силы и превосходства переполняло его, но всё же он не был до конца удовлетворён. Он чувствовал кое-что ещё: похоть, почти такую же, что охватывала его при виде голых коленок Марины, коротких соблазнительных юбок одноклассниц, но в то же время другую: сильнее, агрессивнее. В этой похоти было что-то древнее и могучее, то, что казалось смутным воспоминанием детства, но не его детства, а детства всего живого — всего животного.
Сёма двинулся к продавщице.
— Убирайся! — завопила она, видимо, прочитав что-то в его взгляде, но когда он схватил её запястье, замолкла. Гримаса боли исказила её лицо, и она разжала пальцы, роняя ножницы.
— Пожалуйста, уходи… Сейчас придёт…
— Больше никто не придёт. Я уже здесь.
Она снова открыла рот, чтобы закричать, и тогда он ударил её в лицо.
========== III ==========
Когда Марина пришла из школы, дома никого не было. Разувшись и повесив куртку на вешалку, она прошла через зал в свою комнату, закрыла за собой дверь и, бросив сумку на пол, легла на сложенный диван лицом к спинке. Поджав под себя колени и закрыв голову руками, она представила, что её нет. Это была такая игра, но иногда ей хотелось, чтобы это было правдой. «Меня здесь нет», — писала она на партах и подписывалась: «Никто».
Раньше всё было совсем по-другому, но с тех пор, как она переехала в этот город, она и правда стала никем. Вся её жизнь как-то вдруг испортилась. Родители, бывшие военные, выйдя на пенсию, не смогли придумать себе лучшего занятия, чем пить и скандалить целыми днями. Денег почти никогда не было, и Марина была вынуждена ходить в школу в одной и той же одежде, что не могли не заметить её новые одноклассницы. Впрочем, после недолгого прессинга и «проверки на вшивость», её оставили в покое. Марина вовремя обросла цинизмом, чтобы на все шутки реагировать усмешкой и безразличием, но всё равно не избежала участи попасть в серую массу аутсайдеров. Из лучшей ученицы класса она стремительно деградировала в ничто. Но это было неплохо. Одновременно с Мариной в класс перевели другую девочку. Марина даже хотела с ней подружиться, раз они были в одинаково невыгодном положении, но Катя сломалась слишком быстро. Она была чуть менее умна, чуть более наивна, чем Марина, и ей просто не повезло. Безо всяких причин и поводов Катя как-то незаметно из новенькой стала посмешищем и девочкой для битья для всего класса и после очередной шутки перевелась в другую школу. Марина, стараясь изображать из себя пустое место, очень в этом преуспела и почти не следила за тем, что делается вокруг, но, кажется, это случилось после того, как кто-то пустил Катино любовное письмо гулять по классу. Кто-то что-то зачитывал вслух, все смеялись, Катя плакала, причитала, что это не она, что она этого не писала, что это чья-то глупая шутка, а потом выбежала вон из кабинета и больше не возвращалась. Её сумку ей отнёс классный руководитель. Марине было её жалко, но она за неё не вступилась. После этого одноклассники стали ей особенно противны, но хуже всех была она сама — лицемерка и трусиха.