Ex nihilo - страница 3

— Прости, Сём, я не могу. Ты — хороший, добрый, но я не могу.

— Что не можешь?

Она только тоскливо посмотрела на него и, помотав головой, пошла по ступеням вниз к своей квартире.

— Ты ещё выйдешь?

— Нет, не знаю. У меня много дел. Уроки…

— А с собакой гулять выйдешь?

— Наверное, я не знаю. Но ты не жди меня лучше, — она остановилась, держась обеими руками за перила, — и не заходи за мной больше, хорошо? Вообще лучше не разговаривай со мной…

— Но почему?

— Потому что мы слишком слабые. Слишком зависим от чужого мнения. По крайней мере я.

Быстро проговорив это, она, не оборачиваясь на Сёму, зашла в квартиру и заперла за собой дверь.

Ватага подростков шумно промчалась мимо, отпустив пару шуток о ромео-квазимоде (зря она боялась, о его чувствах к ней давно уже все знали), снова оставляя Сёму одного.

Он некоторое время оставался в опустевшем подъезде один, думая над её словами, а потом побрел прочь. Не может же быть так, что она не хочет его больше видеть? Нет, иначе она бы так и сказала, но она сказала по-другому. Марина сказала, что Сёма хороший и добрый, но слишком слабый. Она говорила «мы», но она — женщина, они и должны быть слабыми, значит, она хотела, чтобы сильным стал он, Сёма.

Сидя на лавочке под её окнами на первом этаже, Сёма кусал ногти, мучаясь от желания её увидеть и от страха, что она больше никогда не заговорит с ним. Он смотрел в её окна и думал о том, где же найти такую силу, которой хватило бы на них обоих.

В тот вечер она больше не вышла. Сёма видел её тень — колыхание шторы у окна — будто она хотела от него спрятаться, и уже этого ему было достаточно. Сёма угадывал в этом её подглядывании из-за шторы на улицу кокетство: она пряталась там, зная, что он узнает её тень из тысячи, найдет её, как пёс, по запаху, где бы она ни пряталась.

Когда стемнело, и из подъезда вышла её сестра с собакой на поводке, он встал и медленно побрел вдоль дома. Неожиданно для себя он прошел мимо своего подъезда, завернул за угол и ещё долго шёл по притихшим темным улицам, петляя между домов, пока не остановился у одинокого киоска недалеко от автобусной остановки. Железная дверь с левой стороны киоска была растворена, а рядом, подпирая её спиной, курила вульгарно накрашенная полная брюнетка лет тридцати пяти и о чем-то горестно вздыхала. Сёма остановился в темноте, куда не попадал свет киоска и фонарей, и, ничем себя не выдавая, наблюдал за ней. Докурив сигарету, женщина выбросила окурок, но продолжала стоять, глядя перед собой печальным коровьим взглядом. Устав стоять на одном месте, Сёма сделал шаг впёред, и женщина подняла голову, щуря глаза и пытаясь разглядеть, что там в темноте. Она стояла в круге желтого света, и по тревоге на её лице Сёма понял, что она его не видит. Осознание превосходства над ней, над этой глупой коровой, приятно щекотало его изнутри, и он сделал ещё шаг. Ему казалось, что это был шаг к тому, что требовала от него Марина — к тому, чтобы стать сильным.

— Кто там? — испуганно спросила женщина, отступая назад. Сёма понял, что сейчас она зайдет в киоск, запрёт дверь, и тогда ощущение силы пройдет. Он снова станет слабаком, перед которым закрывают двери.

— Никто, — ответил Сёма и поспешно добавил: — Я хочу купить сигарет.

Плечи женщины опустились, расслабляясь.

— Так чего тогда крадёшься? Фу, испугал меня до чертиков.

Сёма вышел на свет и заискивающе улыбнулся, не зная куда деть свои ставшие лишними руки.

— Простите.

Его улыбка и извинения подействовали на продавщицу привычным образом: на лице мелькнуло разочарование, тут же сменившееся скукой и пренебрежением. Её полные бедра заколыхались из стороны в сторону, когда она повернулась, чтобы зайти в свой ларёк.

— Иди домой, молокосос, рано тебе ещё курить.

— Не рано, — тихо ответил Сёма, опуская голову. Его вдруг затопило чувство неприязни к этой женщине, которая ещё недавно дрожала перед ним, а теперь отвечала с таким высокомерием. Из-за неё он снова перестал быть сильным и стал ничтожеством.

— Что? — переспросила женщина, оборачиваясь, — вали-ка подобру-поздорову, приятель. Сейчас хозяин киоска придет, будешь здесь тереться — наваляет тебе по первое число.