Фамильное привидение - страница 27
Ответ в самом вопросе… Потому что игра!
Она нисколько не боялась, что «ее Федор», которого всегда опережала на ход, выведет ее на чистую воду…
Но затеять игру с ревнивым мужем и тем более с самоуверенным сыщиком Ладушкиным — и выставить их дураками! — в этом она не могла себе отказать.
Когда она меняла в спрятанных Ладушкиным секретных камерах пленки, заменяя их своими, заранее отснятыми: та же квартира, те же интерьеры, снятые с той же точки, — она, конечно же, прежде всего развлекалась.
Да уж, можно представить, как она веселилась, воображая при этом обескураженную физиономию Ладушкина, отсматривающего материал!
«Фу-у…» — это междометие вполне отражало главное впечатление Светловой от всей этой истории и этой человеческой компании. Какие-то необязательные несуразные вещи… У депутата глупая идея слежки за женой, у Ладушкина какая-то странная работа, у Инары Оскаровны очень странная игра… Ни у одного из них не было, в общем-то, стоящего мотива затевать всю эту кутерьму. Не было серьезной жизненной необходимости в это ввязываться — это был явно не тот случай, когда сами обстоятельства толкают людей на совершение поступка.
Все начиналось от скуки, с жиру, как у депутата и его жены, или от жадности, как у Ладушкина, и так далее…
А в итоге совсем не шуточная развязка. Убит Хованский. Несерьезная игра — и вполне реальный труп.
— Генриетта, вы когда-нибудь грабили квартиры?
— Нет…
— Хотите попробовать?
— Аня, это совершенно необходимо?
— Пожалуй…
— Это для дела?
— Ну если бы речь шла только об испытании вашего характера, я бы предложила вам «американские горки» в Парке культуры имени Горького. Но, увы… Нам действительно нужно с вами ограбить одну квартирку.
— Аня, но как я это сделаю?
— Только не вздумайте ссылаться на то, что вы никогда раньше этим не занимались… Я тоже, как вы понимаете, не домушник.
— Но…
— Думайте. — Светлова была неумолима. — В конце концов, это ваш муж попал в беду, а не мой.
Глава 3
В Люксембургском саду Гоша Ладушкин смахнул со стула непросохшие капли, оставшиеся еще от ночного дождя, и переставил стул из тени на солнце.
День выдался ясным и солнечным. Но это уже было осеннее солнце, и легкий ветерок тоже был осенним — пронизывающим и пробирающим понемногу, потихоньку до костей. Гоша последовал примеру соседей и постелил на ледяной стул толстый свитер.
Теперь этот любовно связанный когда-то для него Генриеттой свитер надежно согревал ему зад на сквозняке в Люксембургском саду…
А сама Генриетта была так далеко. Очень далеко. Их разделяло больше, чем пара тысяч километров. Их разделяла безнадежность, которая была теперь уделом Ладушкина.
Гоша пересчитывал в уме оставшиеся франки и оставшиеся дни, делил, умножал, складывал, вычитал…
И это была грустная арифметика.
Парочка наискосок расправлялась с содержимым пакета из «Макдоналдса».
Ладушкин вздохнул. Это было уже ему не по карману.
С невыразимой грустью Гоша припомнил цены московского «Макдоналдса». Эх, если к ушам Ивана Никифоровича да нос Ивана Ивановича… Жить бы в Париже, а цены чтобы были как в московском «Макдоналдсе».
Увы… Его уделом стали теперь китайские закусочные. Конечно, это сносно и, в общем, довольно вкусно. Но изо дня в день… Все же он не китаец.
Ладушкин задумчиво поднялся и не спеша прошелся между статуями, созерцая представителей семейства Медичи и размышляя о том, сколько же бродило по этим аллеям народу, начиная этак с одна тысяча шестьсот какого-то там года…
По сути дела, свое Глобальное решение Ладушкин уже принял.
До окончания его нынешней жизни отныне оставалось уже совсем немного… Ровно столько, сколько остается до окончания срока действия его заграничного паспорта. Пока паспорт действителен, Егор может отправиться на одну из парижских улиц — по известному ему адресу — и…
Потом, без паспорта, его уже там не примут.
Гоша поднял воротник куртки — ветер становился все прохладнее. И равнодушно отметил, что забыл на стуле в Люксембургском саду свой теплый синий свитер. Теперь, когда он принял Глобальное решение, вещи, окружающие его в этой жизни, даже самые любимые, к которым относился и синий свитер, перестали его волновать.