Фантастические замыслы Миная - страница 3

Наконец терпение барина лопнуло. Один раз, собрав около своего крыльца парашкинцев, он категорически спросил у них, соглашаются ли они на предлагаемый надел или нет; и, когда парашкинцы, по своему обычаю, уклонились от ответа, барин крикнул: "Лошадей!", сел в карету и поехал. Проезжая мимо парашкинцев, он крикнул им, с негодованием тряся головой:

— Останетесь вы… Останетесь! Останетесь!

Это было зловещее предсказание, пророчество вороны. Парашкинцы немедленно же поняли свою глупость. Долгое время они молча смотрели друг на друга и думали каждый про себя: вот-то дураки! Они готовы были уже начать, по своему обыкновению, злобную перебранку, но в это время Минай крикнул: "Уехал… ну и пущай!" Этого было достаточно, чтобы парашкинцы вышли из того молчаливого оцепенения, находясь в котором невозможно принять какого-либо решения. Парашкинцы заговорили:

— И пущай его!

— И не надо!

— И господь с ним!

— Способнее же опосля всего нищий надел!

— Нищий, что ли?

— Нищий так нищий! один конец… Фрол! пиши гумагу!

Но "нищий надел" был только объектом, на который парашкинцы вылили накипевшую горечь; в сущности же, они понимали, что взять нищий надел то же самое, что повесить через плечо кошель. К тому же и Фрол наотрез отказался писать "гумагу", сказав, что этакому дурачью он служить не намерен и потакать глупости не будет. Парашкинцы простояли на том же месте, около барского крыльца, весь этот день, весь вечер и всю ночь и только под утро мочи не стало — охрипли. Расходясь по домам, они решили завтра же изъявить согласие на предложенный надел.

Минай в этот раз кричал больше всех: даже в то время, когда все прочие охрипли и по необходимости умолкли, только тихо перебраниваясь, он все еще орал. Раньше этого решения он убеждал стоять твердо. По его мнению, барин отлынивал. "Приперли его оттэдова, с самого верху, вот он и виляет хвостом-то", — рассказывал Минай, вполне убежденный, что барин приперт, что сунуться ему некуда и что в конце концов, как он ни отлынивай, а уступить должен. Поэтому решением парашкинцев Минай был ошеломлен страшно. Если бы ему кто наплевал в лицо, то он чувствовал бы меньшее удивление, чем в тот день, когда парашкинцы решили, что они действительно набитое дурачье. Долго после этого Минай ходил с повешенным носом и с одуревшими глазами.

Когда он мечтал, то прежде всего рисовал себе землю, много земли, и был уверен, что надел положен будет способный во всех смыслах. На этом он и проекты свои основывал, на одном этом. И избу построить, и соху починить в кузнице, и рукавицы купить, и хозяйке платок приобресть, — все это можно было сделать только при земле. И вдруг — болотца! Мгновенно все предположения и мечты Миная разлетелись прахом. Так и сам Минай думал, признаваясь, что "теперь уж что ж… теперь уж больше ничего…" ни в настоящем, ни в будущем. Эта мысль, полная недоумений и тоски, до такой степени поразила его, что он долгое время никуда не показывался из дому. Что он за это время делал и какой процесс совершался в его голове, трудно сказать.

Известно только, что через некоторое время все обошлось благополучно. Через несколько месяцев Минай со своей Федосьей уже покрывал старую избу новой соломой; солому подавала наверх Федосья, а сам Минай стоял на крыше и притаптывал ногами подаваемые ему огромные навильники, причем в промежутках между двумя навильниками он глядел по сторонам и свистел.

Через полгода или через год он сделался прежним Минаем.

Вообще оглушить его было трудно. Он как будто в крови от прародителей получил привычку глядеть легкомысленно.

Такому настроению Миная помогало и отсутствие времени для обдумывания. Все лето и осень он совался и дурел, как подхлестываемая лошадь. Он едва успевал отмахиваться от всевозможных кредиторов, раздиравших его на части, так что у него не оставалось ни одной свободной минуты, чтобы опомниться. Зимой он отправлялся на извоз и утопал в ухабах, привозя домой пряников детишкам да заезженную лошаденку. Одним словом, думать было мало времени.

Когда же у него выпадала свободная минута, — а это было всегда зимой, во время длинных и тоскливых вечеров, — то вместо обдумывания он мечтал. Физически мучающийся человек не станет мучиться еще духом; он постарается, напротив, выбросить из головы все, что способно терзать, и сосредоточится только на одном легком и увеселительном. Минай постоянно баловал себя таким именно образом.