Фантастические замыслы Миная - страница 8

Потом он умолкает, а там снова начинается бесконечное повторение:

— Не будет…

— Ни в едином разе…

— Хлеба-то…

— Не будет и не будет!.. Хлеба-то… и не-е-е будет!

Минай вдруг начинает плакать. Голова его медленно опускается на руки, лежащие на столе; тело вздрагивает; из уст слышатся всхлипывания и икота. Когда он снова поднимает голову и смотрит в пространство ошалелыми глазами, на рукаве его полушубка вырисовывается большое мокрое пятно.

— Лег бы ты, Осипыч! — прерывает вдруг молчание Федосья, и Минай скоро действительно засыпал.

И снова горит ночник, пропитывая смрадом атмосферу избы. Яшка долго еще плетет лапти, Дунька починивает тряпье, а Федосья тянет бесконечную посконную нить.

Федосья с течением времени делалась все более и более молчаливою. Верила ли она фантазиям мужа или только тянула лямку парашкинской "жисти", никто этого определенно сказать не может. Лицо ее сделалось угловатым, морщинистым и дряблым; глаза потускнели и стали бессмысленными, руки отвердели, как старые подошвы. Она никогда не сидит без дела, все над чем-нибудь копошится; летом же она по-прежнему — лошадь. Но всякая работа делалась ею молча и тупо, как заведенной машиной. На ее лице ничего нельзя было прочитать; только губы ее все что-то шептали, словно она с кем-то говорит.

Для Миная это было все одно; он мало обращал внимания на Федосью. Они так тесно жили, что уже не замечали друг друга. Минаю и некогда было замечать разные мелочи; у него едва хватало времени на то, чтобы затыкать дыры "жисти" клочьями своего воображения. Если бы ему велено было обо всем думать, все увидать и понять — так тогда что ж бы от него осталось!

Таким образом, проблески лютого сознания проявлялись в нем только тогда, когда он выпивал. На другое утро после этого он вставал как встрепанный и принимался за какое-нибудь дело и по-прежнему свистел. Когда же его и въявь в "тверезом образе" застигает трезвое сознание, он хитрит, старается оболгать себя и ускользает от казни.

Он находит ресурсы обольщать себя даже и в таких положениях, где он казался совершенно припертым к стене. Одним из таких обстоятельств были недоимки. В какой мере можно мечтать об уплате их? Без меры, потому что и копит их он без меры. Минай, по-видимому, это знал; он фантазировал в этом случае крайне неумеренно, без всякого воздержания. Накопив недоимки в таком размере, что выплатить их не представлялось возможности, он тем не менее думал, что это ничего…

Здесь повторялась та же история пятерни. Он загибал пальцы и приходил в восторг. "Раз!" — шептал он, отыскивая какую-нибудь фантастическую вероятность уплаты, и загибал палец. "Два!" — шептал он… "Три!" Пятерня загнута, и Минай успокаивается. Выходило, впрочем, всегда так, что не успевал он загнуть все пальцы, как уже всем телом чувствовал, что его ведут в волость…

Про него иногда распускали слух, в особенности писарь Семеныч, что он злонамеренно уклоняется от уплаты. Кроме простой глупости, здесь заключается еще непонимание вообще человека, всегда готового подвергнуть себя неприятностям, чтобы избегнуть мучительств. Кроме того, Минай никогда не мог примириться с мыслью, что он голыш и взять с него нечего. Он обижался, когда его называли недоимщиком. Он даже не останавливался перед лживыми уверениями, что он "чист", что "он, брат, не любит так-то валандаться…". Говорил так он, разумеется, не с парашкинцем, который мог бы его уличить, а с каким-нибудь посторонним человеком, не знавшим, что "чистый", нетронутый парашкинец — миф или нечто вроде привидения.

Минай любил хвастаться, если не тем, что он чист, то, по крайней мере, тем, что он будет чист. Мечтатель всегда ухитряется забывать настоящее и вперяет глаза только в будущее. Минай держался именно этого способа. Возвращаясь из волости, он немедленно забывал, что его там "тово"… Он принимался высчитывать меры и возможности к уплате в будущем году и увлекался этим высчитыванием. У него всегда оказывалось множество способов уплаты, и он неминуемо приходил к заключению, что на будущий раз он чист. Будущее обращалось в настоящее, фантастические видения в факт, и Минай забывал обиду, надевал шапку набекрень и весело свистел. И это спустя час после "тово"!