Фантомные боли памяти (Тифлис-Тбилиси)

Светлой памяти моих родителей

Нины Сергеевны и Христофора Сергеевича

посвящаю.

Старинное кремнёвое ружьё вот уже сорок лет висит на стене в нашем доме. На тонком кожаном ремешке, прямо над тахтой, на маленьком коврике. Висит себе и висит, кого удивляет, кого восхищает, а кого и настораживает — огнестрельное оружие! За все эти годы не было ни одного мальчишки, ни одного пожилого мужчины, который бы не попросил: «А можно хоть минуточку подержать его?» Нам не жалко, мы всем разрешаем, пусть потешатся, покрутят в руках, приложат к плечу. Я лишь поглядываю и каждый раз убеждаюсь в прописной истине: все мужчины до старости остаются мальчишками. Только некоторые это ловко скрывают, таят в себе, боясь навредить своей значительности, имиджу, как сейчас принято говорить.

Знатоки утверждают, что возраст нашего ружья насчитывает не менее двух веков. Не знаю, возможно, что так оно и есть. Мне же ведомы лишь последние семьдесят лет его жизни…

Впервые я увидела его в Тифлисе маленькой девочкой в квартире дяди Гургена, папиного друга. Он жил в знаменитом доме известного нефтепромышленника, благотворителя и мецената А. И. Манташева. Улица, на которой стоит дом, начинается прямо от главной площади города и за мою жизнь не раз меняла свои названия — Гановская, Акакия Церетели, Галактиона Табидзе, — а дом как стоял, так и стоит. Спросите любого тбилисца, где манташевский дом, — его вам тут же укажут.

Высота потолков в комнатах по нынешним временам весьма обременительна — более четырёх метров, — штор и гардин не напасёшься. Видимо, по этой причине ружьё на стене выглядело не таким большим, как смотрится сейчас. С ним соседствовали другие орудия убийства — пара таких же ружей, кремнёвые пистолеты, револьвер английского производства с надписью по всему стволу: «Special for Caucasus». Словом, дядя Гурген коллекционировал старинное оружие. Папа порой иронизировал, говоря, что бедный Гурген потому и не женится, что ни одна женщина не сможет ужиться с этими допотопными монстрами.

И вот однажды ружьё выстрелило…

Конечно, по законам драматургии, ему и следовало выстрелить — тут ни удивляться, ни возмущаться не приходится, хотя Чехов и говорил вовсе не о жизни, а о театре. Но разве не упредил его другой гений, утверждавший, что жизнь — это театр, а мы в нем актеры? Как ни крути, как ни рассуждай, а антикварное создание справило свое исконное ремесло — выстрелило! И попало! Только не в того, кого хотело убить, в моего папу, а в меня, потому что папы к тому времени уже не было на свете. Случилось это в тот самый день, когда я начала читать «документальное повествование» (так определяет жанр сам автор) Сурена Газаряна «Это не должно повториться», предваренное письмом А. Т. Твардовского от 13 марта 1967 года[1], в те годы главного редактора журнала «Новый мир». Опубликовал повесть журнал «Звезда» в первом номере за 1989 год. Автор не дождался выхода повести в свет…

Прочитав первые несколько страниц, я кощунственно воскликнула: «Господи, как хорошо, что папа умер!» Меня ранило, контузило, измочалило это чудовище, глядящее со стены равнодушно, даже с некоторым укором и недоумением: разве вас не предупреждали, разве вы этого не знали, не догадывались? Справедливости ради и в оправдание этого бездушного убийцы следует сказать, что однажды оно действительно попыталось предостеречь нас. Но мы не поняли, не вняли.