Фарсаны УС № 1-3, 1965 - страница 5

— И ты заинтересовался им как геолог? — спросил Дроздов, слушавший Хрусталева с нескрываемым любопытством. Его обычной апатии и невозмутимости как не бывало.

— Ну, конечно, я же геолог! — воскликнул Хрусталев. — Пляшущие цвета поразили меня, а сам кристалл не походил ни на один земной минерал. В шкатулке я обнаружил небольшой осколок кристалла. Я тщательно осмотрел кристалл и нашел его в полной сохранности. Создавалось впечатление, что осколок положен специально. Но зачем? Ответ напрашивался сам собой: для того, чтобы произвести анализ минерала, не разрушая кристалл. Я так и сделал. Вот что дал анализ: углерода — 53 процента, азота — 19, кремния — 12, магния — 10 и золота — 6 процентов. Итого пять элементов. Вглядываясь в загадочные пляшущие цвета, я почувствовал смену моего собственного настроения. Я переживал то страх, то радость, то грусть. И тут меня ошеломила догадка: на кристалле огненными знаками записаны какие-то сведения. Я, конечно, тогда еще и не думал, что кристалл — дневник астронавта.

Как расшифровать эти знаки? Я тщательно изучал запись на кристалле, особенно начало, и уловил некоторые закономерности. А именно вначале шли пять серий огненных знаков, разделенных небольшими паузами. Эти пять серий повторялись трижды. Затем длинная пауза, а за ней — целая группа серий. В ней, наряду с другими, я уловил уже знакомые мне серии.

Начал соображать пять серий, разделенных небольшими паузами, — эго пять слов, а целая группа серий — это уже фраза. И тут меня осенила еще одна счастливая догадка. Пять слов — это пять элементов, из которых состоит кристалл углерод азот, кремний, магний и золото. А фраза, повторенная дважды должна была, на мой взгляд, переводиться так: “Этот кристалл состоит из пяти элементов — углерода, азота, кремния, магния и золота”. Таким образом у меня было что-то вроде ключа к неведомому языку.

— Молодец Сергей! — воскликнул Кашин и добавил со своей обычной добродушной иронией: — Я давно подозревал, что ты смышленый малый.

— Вот именно, — усмехнулся Хрусталев. — То же самое, только иными словами, сказал и Хабанов. Это мой приятель, очень способный лингвист из института языкознания.

Вспышки кристалла мы с Хабановым сняли на цветную пленку. Хабанов часто брал ее с собой в институт, чтобы поработать там с помощью электронной машины — переводчика… В общем, не буду рассказывать о том, как мы работали. Вернее, не мы, а Хабанов и его машина. В ней, в бедняге, что-то сгорало четыре раза… Ну, а результат все-таки — вот он. Перевод, правда, еще далеко не совершенный. В тексте было немало пропусков, неясных мест. Ведь в дневнике говорится о понятиях и явлениях, совершенно неизвестных на Земле. Я продолжал работать уже как редактор, чтобы приблизить текст, так сказать, к земным условиям. О многом мне пришлось догадываться, а то и просто домысливать. По этому не удивляйтесь, что в дневнике неземного астронавта так много земных понятий образов и представлений.

— Теперь немного яснее, что за рукопись ты начал читать, — проговорил Дроздов. — Но почему космический корабль не сел? Что стало с кораблем? Куда он улетел? Или совершил посадку в другом месте Земли? — Вопросы можно было воспринять как серьезные и в то же время — иронические.

— Справедливые вопросы, — спокойно сказал Хрусталев. — Погадка на Землю была целью звездной экспедиции. Но капитан корабля боялся, что это на тысячелетия задержит развитие земной цивилизации.

— Невероятно! — воскликнул Кашин. — Какие-то загадки.

— Все разъяснится, когда дочитаю рукопись до конца.

— Тогда продолжай, — сказал Кашин. — Фантастика это или нет, но мы готовы слушать.

— А перед этим посмотрите как выглядит в цветных знаках хотя бы начало дневника. Цветная запись на кристалле передает не только смысл речи. Она музыкальна. В буквальном смысле музыкальна.

Хрусталев открыл шкатулку. Через минуту кристалл заискрился, запламенел многоцветными знаками. В чередовании и интенсивности цветных знаков Дроздов и Кашин почувствовали что-то тревожное. И вдруг им почудилась какая-то музыка, какие-то певучие волнующие звуки. В них слышалось чувство такого одиночества и скорби, что все вздрогнули.