Фарсаны УС № 1-3, 1965 - страница 8
Лари-Ла сегодня больше ничего не рассказал. Он строг и придирчив, когда дело капается режима.
— Об этом случае завтра, — сказал он.
Все разошлись по каютам. Лишь молодой штурман Тари-Тау остался дежурить у пульта управления.
Вечер в кают-компании мне понравился. Смешно, что у меня возникли какие-то нелепые подозрения. И все же… Все же мне почему-то грустно и немножко не по себе. Почему — и сам не знаю.
Звуки ночной мелодии становятся все нежней и нежней. Невольно слипаются глаза. С завтрашнего дня буду вести дневник систематически. А сейчас спать.
11-й день 109 года
Эры Братства Полюсов
Утро!.. Трудно сказать, что мне больше нравится в нашей строго размеренной жизни — уютно-интимные вечера в кают-компании или бодрые утренние часы.
Проснулся я от громких, медно-звенящих звуков утренней мелодии. В противоположность усыпляющей — ночной — она полна энергии и бодрости, в ней много ликующих, солнечных звуков.
Быстро одевшись, я поспешил в кают-компанию и присоединился к членам экипажа, которые проделывали гимнастические упражнения. После гимнастики мы, весело толкаясь, пошли через узкую дверь в углу кают-компании в кабину утренней свежести.
Кабина утренней свежести — это бассейн, наполненный морской водой и прикрытый сверху серебристой полусферой — экраном. Раздевшись, мы выстроились на песчаном мысе. Было холодно и неуютно. Но вот Али-Ан дотянулся до кнопки у двери. И в миг все преобразилось.
Мы по-прежнему стояли на песчаной отмели. Но перед нами был уже не бассейн, а бескрайний океан. Вода, до этого неподвижная, заколыхалась, и наши голые ноги начал лизать пенистый прибой. Блестящая полусфера превратилась в беспредельный голубой небосвод. Оттуда полились жаркие лучи искусственного солнца, так похожего на солнце родной планеты. Далеко впереди зазеленел островок, покрытый густой растительностью. Подул ветер, чудесный соленый ветер, пахнущий ароматом трав и древних морских приключений…
Здесь, в кабине утренней свежести, мы забывали, что находимся на звездолете, затерянные среди холода безграничных пространств. Каждой частицей своего тела мы ощущали родную планету, чувствовали палящие лучи нашего неистового солнца, слышали стеклянный звон морского прибоя и шелест листвы…
На песчаной отмели становилось жарко. Мы бросились в воду и поплыли наперегонки. Вперед вырвался Лари-Ла. Меня всегда изумлял этот располневший увалень: плавал он превосходно. Я кое-как догнал его. Но далеко плыть нельзя: впереди все же не настоящий морской горизонт, а экран, создающий иллюзию бесконечной стихии.
Когда мы, освеженные и веселые, вышли на песчаную отмель, хлынул теплый дождь, который сменился ультразвуковым душем. Ультразвуковые волны, пронизывая тело, то сжимали, то растягивали каждую клетку организма. Получался исключительно приятный и полезный микромассаж.
Натянув комбинезон, я первым вышел из кабины — вышел бодрым и свежим, как росистое утро. Вслед за мной выскочил Сэнди-Ски. Его густые, мохнатые брови забавно шевелились: Сэнди-Ски испытывал блаженство.
— Словно заново родился, — рассмеялся он. — Кабина мне напоминает остров Астронавтов. Исключительно приятный остров!
— На Зургане ты отзывался об этом острове несколько иначе, — возразил я. — Предполетную подготовку, доказывал ты, астронавт должен проходить в суровых условиях, где-нибудь в пустыне или в горах, а не ча этом тепличном острове, где разнеживается человек, размягчается его воля.
— Я говорил тогда чистейший вздор. Я переменил свое мнение после одного случая. Помнишь?
И Сэнди-Ски заговорил о том, как мы, в порядке спортивной подготовки, пешком пересекли остров Астронавтов.
Сэнди-Ски ушел в рубку внешней связи, а я уселся в кресло перед пультом управления. Сэнди-Ски напомнил почти забытый мною эпизод. Я живо представил этот исключительно трудный переход через остров Астронавтов, вспомнил, как мы преодолевали густые заросли, стремительные реки, скалистые горы. Сэнди-Ски рассказал все скрупулезно точно. И в то же время в его рассказе чего-то не хватало, чего-то конкретного, живого, трепещущего…
На минуту мной снова овладела тревога, снова зашевелились гнусные подозрения, сдобренные изрядной порцией страха — отвратительного, липкого страха.