Федькины угодья - страница 4
— Ну и погодка, — говорила Нина через минуту, отряхивая снег с малицы. — Отдыхать тебе придется, Проня. Куда в такую замять поедешь.
— Капканы смотреть надо. Песец густо идет.
Девушка поправила волосы, за которые старик прозвал ее белянкой, присела к столу, облегченно вздохнула.
— Почты-то сколько, — сказала она мне. — Есть что-нибудь?
— Опечатана. Не смотрел.
— От мамы письма жду. Старенькая уже она у меня.
Оленеводы и охотники навещали нас от случая к случаю, а работники станции упорно отказывались болеть. И все же Снегова нашла себе работу. Ровно в восемь она стучала в дверь заведующего, а минут через десять-пятнадцать к нам. Войдет и спросит: «На здоровье не жалуетесь?»
Кожин во время промысла песца, что мигрировал с моря, из льдов, в глубь тундры, превратился в кочевника. Кем только не был он: и приемщиком пушнины, и культработником, и охотоведом. Много забот легло на его плечи зимой.
— Пришибленный! — ворчала Мария Ильинична. — Всю жизнь мечется. И меня таскает. Пора бы на отдых уже.
— Ворчишь! — смеялся он. — Как бы развод не взял. Характерами не сходимся.
Не верилось, что Сергею Михайловичу шестьдесят девять, а его «ворчливой» хозяйке за сорок. Молодыми были они, много радости в сердце носили. Нам бы так в их годы.
Мария Ильинична работала мастером по обработке пушнины. Кропотливое это дело. Надо осторожно соскабливать ножом жир со шкурки, затем натирать ее мукой до тех пор, пока не превратится в бурые комочки сало… Зато любо-дорого после взглянуть. Дорогие шкурки. Вот ради этих шкурок Ванюта часто в снегу ночует, мерзнет, высматривая капканы, смазывает обмороженное лицо густым жиром.
Кожин возвращался из тундры довольный, потирая руки, говорил мастеру:
— Если так дела пойдут, то летом придется расширять хозяйство. Рук не хватает. Не перетащить ли сюда Ивана с семьей? Чего ему в конторе штаны просиживать.
— Вздумал тоже. Сам мотаешься и сына с пути сбиваешь. Плохо ему заместителем начальника окружной конторы?
— А справимся?
— Раз взялись, надо справиться, — Мария Ильинична смеялась. — Впервой, что ли, Серега?
Что ж было дальше?
Было морозное январское утро. Вдали, окутанные мглистой дымкой, чернели вершины полярных увалов. Вот кусочек тундры между сопками окрасился в розовый цвет. Яркий солнечный луч скользнул по холмам. Снега заискрились. Скользнул и пропал. Сон это или явь? Самое трудное осталось позади. Заведующий промыслом пропадал в тундре по целым неделям. Основные оленьи стада ненцев и коми находились около Зеленого мыса, и он спешил собрать всю пушнину, что скопилась за зиму у охотников.
Я работал крутильщиком, ставил капканы на припайке, — помогал мастеру-обработчику. Нина стала поваром. Смех и горе было нам с ней: то хлеб сожжет, то борщ так пересолит, что и в рот ложки не возьмешь.
А Яша захандрил. Однажды он и на связь не явился, сказав мне:
— Выходной сегодня! Отдыхай!
— Ты видел? Солнце появилось! — сказала мне Нина и хлопнула в ладоши. Совсем не похожа на доктора — смеется и радуется, как ребенок.
Мы взялись за руки и закружились, к великому удовольствию Верного, который хватал зубами полы малиц и силился удержать нас на месте.
— А Яша где?
— Все сидит…
— Вытащил бы его!..
Я без стука распахнул дверь радиостанции. Михайлов, сидя за столом, уставил взгляд на приемник. Его красивое худощавое лицо осунулось, еще больше почернело. Только глаза блестели. Кто-то из его рода наверняка родился в таборе. Он никогда не рассказывал, откуда он, кто, но мне часто казалось: встанет сейчас, свистнет — только его и видели.
Поношенный морской китель с двумя узкими нашивками на рукавах небрежно висел на плечах. Яша приподнял голову.
— Пришел. Садись!
— Я уже сижу.
— Ну, чего уставился?
— А мы солнце встретили.
— Все одно.
— У тебя отец есть? — спросил он.
Перед глазами встало не лицо, а фотокарточка отца, присланная с фронта. Глаза из-под пилотки пристально смотрят, словно спрашивая о чем-то. Беспокоятся, что с ними, что со мной, — тем, кого он не успел научить отбивать косу, точить топор, крутить из гнилых концов новую смоляную веревку. Всему этому жизнь научила. Быстро. Где он сейчас, мой батя, большеносый дядя с громадной копной рыжих волос на голове! Нет этой копны, наголо побрили еще в военкомате.