Федькины угодья - страница 5

— Есть, — говорю Яше. — Пишет, скоро дома будет.

— А у меня про отца запрашивают: кто да что. Откуда я знаю, если отчим. Для меня хорошим был, а им другое надо… Люди!.. Даже здесь не дают забыть.

Конец промыслового сезона отметили празднеством. В Зеленый съехались охотники, приписанные к станции, и промысловики колхозных оленеводческих бригад. Оленьи упряжки образовали вокруг станции сплошное кольцо. Погода стояла безветренная, морозная. В небе сверкали звезды. Ярко светила луна.

Этот вечер был особенным для меня. Разбирая почту, сброшенную с самолета в кожаных баулах, я наткнулся на номер окружной газеты, где была помещена заметка о нашей станции. Помимо кадровых охотников, там упоминалось и о любителях. Жирным шрифтом была набрана и моя фамилия. Сообщалось, что контора выдает передовикам премии. Радость била через край. Ради такого дня я вынул из чемодана новый суконный костюм, синий свитер и ярко-зеленый галстук с белым парусом в центре, купленные в Варандэе. Да из-за премии ли вздумалось так вырядиться? Может, вовсе не из-за нее, а по случаю стихотворения, опубликованного в следующем номере той же газеты.

это ж не кто-нибудь написал, а я сам, и моя фамилия сверху стиха напечатана.

С этой газетой в руках я и пришел к Сергею Михайловичу.

В комнате шумно. Яша сидит за столом и крутит ручку патефона. Нина вполголоса беседует о чем-то с Ванютой. Мария Ильинична, как всегда, вяжет чулок. Шерсти она прихватила с «большой земли» лет на пять. Каждому из нас обещает свитера связать.

Гляжу, Проня смеется. Да и все остальные смотрят на меня так, как будто увидели в первый раз. Приглядываются.

Кожин протягивает мне конверт. Двести рублей в нем, по-нынешнему двадцать, значит. Деньги по тем временам немалые.

«Вон как обернулось, — думаю. — Между делом капканы ставил на припайке — за шкурки получил да еще и премировали». А сказал вслух не то:

— Мне бы карабин!

— Сколько тебе стукнуло? — спросил, улыбаясь в бороду, заведующий.

— Восемнадцатый.

— Что ж, можно и карабин выдать. Я не против.

Как было не размечтаться. С карабином — лафа. «Тогда своих собак заведу. Хватит на казенных ездить. Песцов первым сортом приняли. Сила!..»

— Ты чего так вырядился? — спросил Яша, потягивая трубку. — Именинник?

— Чтобы доктору понравиться! — неожиданно выпалил Проня.

Я вспыхнул. Все смотрят на меня и на Нину, которая обернулась на возглас и тоже покраснела, как морошка на солнце. Хочется крикнуть: «Нет!», но язык не слушается. Вижу приоткрытую дверь и выскакиваю на крыльцо. Ошалело вбегаю в свою комнату. «Влюблен! Скажет тоже!.. А сам постоянно у доктора торчит. Болею, хнычет, лечиться надо. Доктор и не смотрит на него. А на меня? Знаю, что лицо у меня скуластое, нос приплюснутый, брови щеткой, волосы не поддаются расческе. Куда ни заберусь, прозвище следом плетется: «Черныш!» Как будто имени нет. Жиганов — моя фамилия. Володей звать. А то «Черныш», «Черныш». Кто на такого посмотрит? Скажет тоже Проня…

Я оборачиваюсь на стук и вижу: на пороге стоит Нина.

— Не обижайся, Володя. Пошутили ребята.

Сквозь ненавистный теперь праздничный свитер, купленный на первую получку в Варандэе, я чувствую тепло ее тонкой руки. Взгляд Нины для меня, как солнечный луч зимней тундре. Никто в жизни еще не смотрел так ласково. Мать и то по-другому: жалостливо. А чего мужика жалеть? Вред один.

Нина берет меня за руку.

— Пойдем. Нас ждут. Да, — добавляет она, — галстук-то сними. Его, Володя, на свитере не носят. Белую рубашку тебе надо купить. Вместе на складе посмотрим. Пойдет тебе.

«А я-то старался, деньги копил, тратил, думал — так и надо, похвалят, мол. Не все начальству галстуки носить, и нам пора… Вот тебе и нам! Вот тебе и пора! В тюнях[2] тебе ходить, а не при галстуке».

— Ты сколько учился? — неожиданно спрашивает Нина.

— Пять… Шестой — коридор…

— А стихи давно пишешь?

— Не получаются…

— Было бы желание. Хочешь, я помогу за семилетку сдать?

Мне многого хотелось: и знаменитым охотником стать, чтобы во всех газетах портреты печатали на первой странице, и радистом, как Яша, только не на земле, а на самолете, что в Арктику летают, и книгу написать, да такую, чтобы люди, читая плакали. А за что ни брался — все не так, как у добрых людей.