Федькины угодья - страница 8

Что мы для Забоева? Варя нигде, кроме побережья, не бывала. Аннушке Зеленый мыс, как сельскому жителю столичный город, — родилась тут. По себе знаю. Случалось после в жизни: проживешь в палатке с геологами каких-то полтора месяца, районное село Москвой покажется.

Он как бы милость оказал нам, дав согласие в тундре поработать. Года два-три. Всю жизнь потом хвалиться будет: я, мол, сырое мясо едал, спиртом запивал, на собаках ездил. А мы просто живем, к свету выбираемся, каждое слово по радио ловим, верим, судим обо всем по-своему, надеемся, что завтра лучше заживем, что тоже культурными станем.

Только вот с работой у Семена не ладится. Закруглил ее на приемке пушнины. Мы не того ждали. Охотовед! Инженер, значит, по нашему охотничьему делу. Пять лет учился. Высшее образование. Так подсказал бы, как и где лучше песца добывать. Ход плохой. Охотники в долги залезли. Чем выплачивать будут? А заведующий дома отсиживается.

Как-то сами собой прекратились вечеринки у Одинцовой; Неожиданно все получилось.

Пробыл Семен у Варюхи допоздна, а потом ко мне заглянул. Поднял с постели, закурить попросил, вздохнул: выпить бы. Присел на краешек койки и стал рассказывать, какие ласковые руки у нашей соседки, как тонка ее талия, как горячи губы.

— Знаешь, начальник, шел бы ты лучше к себе, — сквозь зубы процедил я.

— И ты тоже, — хмуро рассмеялся он. — Живем один раз. Зелен!.. А она ничего!

Мне девятнадцать было. Кому в то время не снятся жгучие, как спирт, губы, но разве об этом говорят вслух?

— Шел бы ты, Семен!

— Эх ты, тюля! — Забоев поправил галстук, сбитый набок, приподнял очки, провел зачем-то пальцем под левым глазом, усмехнулся. — Скукота у вас тут, глухота.

Я запустил в него валенком, попал в его большие очки с роговой оправой, разбил вдребезги. А когда пришел в себя, Забоева уже не было в комнате.

Теперь-то я знаю, что не нужно было так горячиться, верить на слово. Про эту вспышку вспомню после не раз. Иначе бы… Но не жалею: ненавижу скользких!

Семен никому не сказал ни слова. Ничего, вроде бы, не случилось. Лишь Варя сторониться стала нас. Аннушка косила в нашу сторону своими смородинами, словно спрашивая: «Чего не поделили?»

Так бывает зимой на припайке. Идешь спокойно, и вдруг тишину разрывает треск. И ропаки, что казались голубыми от луны, и звезды, и чернеющие невдалеке скалы — сразу же все становятся другими. Тревожно тебе: как бы не унесло.

Мы, грубо выражаясь, легли в дрейф. Куда-то вынесет нашу льдину?

В половине мая, когда колхозники прошли с оленями на север, мы узнали, что в Белушьем, соседнем с нами рыбачьем поселке, скопилось для нас много почты.

— Приезжай! — просил меня радист. — Давно не виделись.

Хотелось мне запрячь собак да махнуть к рыбакам, ведь ничего не стоит потратить на дорогу каких-то двое суток. В тундре такие поездки считаются пустяками. Но увы! Не всем ездить: на станции дел непочатый край. Я провожал и встречал друзей, а сам сидел за аппаратом, выстукивал телеграммы, помогал Забоеву сортировать и упаковывать пушнину, изредка поглядывая в окно, за которым токовали куропатки, и вздыхал о том славном времени, когда работал каюром. Начальством, оказывается, тяжело быть.

— Почту бы получить неплохо, но дорога трудная, весна началась… — Семен задумался.

— И самолета долго не будет, — вполголоса произнесла Варя, вздохнув.

— Я съезжу, — сказал Прокопий. — Собаки все равно помирать собрались.

Варя сделала вид, что не слышала этих слов.

На следующее утро каюр покидал станцию.

— Красота какая! — говорила Варя, провожая вместе с нами Филиппова. — Мох да камни, а глаз не отвести. Чудно!

— Смотри! — предупредил охотника старый Ванюта. — Плохая дорога — возвращайся назад. С весной шутки плохи. За один день так развезет, что не выберешься.

— По утрам заморозки крепкие.

Упряжка поднялась на перевал. Проня, казалось, привстал на нартах, махнул нам рукой и исчез. Через сутки он был уже в Белушьем. Но со дня отъезда нашего каюра оттуда прошло еще трое суток, а его все не было. После сильной оттепели ударила пурга. А весенняя пурга куда страшнее зимней. Человек в это время бессилен: одежда становится сырой, промерзает, обувь тоже, пронзительный холодный ветер пробирает до костей.