Феми–фан - страница 28

Я, Кесарь, когда–то переплетал исторические книги, заглядывал в предисловия и знаю: стоит только камешек этот бросить, а там дальше… мамочки мои! Дальше ведь, что угодно может быть: война, контрреволюция, белый террор!

Представив катастрофу, я начал действовать по вдохновению, отчаянно и быстро сказал унылому черту:

— Нельзя ли мне… э-э, товарищ, сходить в парилку, послушать речь Евгения Робертовича и заодно попариться? Я не был в бане три месяца!

Черт задумался, играя наручниками. Я повторил просьбу, искусно усиливая жалостную интонацию. Поверил, чертяга! Я неловко разделся — руки еще повиновались, грозя попортить все дело — и мы пошли по залу в кривой коридор.

Там за дверью вопило, лилось, грохотало:

— Га–а–а-а–а–а…

Страшный, смертельный риск! Но черт рванул дверь, наподдал мне… и я провалился в Чистилище.

Жар. Пар. Вой.

— Г–а–а-а–а–а-а…

Я задохнулся, упав на четвереньки.

Блестящее розовое месиво тел орало и двигалось. Сверкали шайки. Вздымались руки. Летели брызги.

— Жарь! Парь! Вдарь!!!

Я пополз между телами. Черт шлепал за мной. Кепка его разбухла. Трусы и сапоги он потерял. Нас не видели. Вдали, в дыму, за адским душем, был выход на волю. Проклятый сторож словно прилип ко мне.

— Жарь! Парь! Вдарь!!!

Сотряслось Чистилище. Пришел срок: Черт — главарь прибыл! Голый, черный, страшный — обрушился с земли в свое царство.

— Н-ну, чер–р–р-ти! Гр–р–р-янем завтр–ра–а!!!

— Г–а–а-а–а–а-а-а!.. Ур–р–р-а–а–а!..

Тела бросились к нему. Страж пропал в давке. Меня смели, опрокинули. Я пополз наугад. Чудом выскользнул невредимый в предбанник, потом в пустынный зал.

Там напялил чужое — первое попавшееся — и был таков.

…Ох, как ветер свистит, как трясет чердачное окно — словно подгоняет: “Спеши! Спеши-и!..”. Что ж, и в самом деле, надо спешить. Мне немного осталось…

После бегства я долго скрывался в развалинах снесенного дома. От холода еще спасало рваное бабье пальто с одним рукавом, найденное там же, под руинами.

Жил, мучаясь двойным страхом: перед мстительным Чертом и перед судом за убийство старушки. Милиционеры и черти мерещились повсюду, гонялись за Мной во сне. Надсадный охотничий звук свистка перерастал в дьявольский хохот или, что было еще хуже, — в мрачно–торжественный глас гражданки Полушалок:

— Пыркин, Пыркин! Зачем ты убил меня?!..

Руки от страха разбил временный паралич, а язык лежал во рту, как свинцовый. Я стал беспомощен. Крысы вольно и весело возились вокруг меня по ночам и с каждым разом делались все наглее.

Я за себя не боялся — страшно было пальто лишиться. Оно очень нравилось крысам.

Голод… Именно он погнал меня однажды просить милостыню — это было единственное, что теперь, после разбойничьей своей жизни, соглашались делать руки. Вакханалия всегда кончается ничтожным опустошением! Говорят, Рим пал после многих веков разнузданного пышного величия. Впрочем, какое нам дело до Рима… Я очутился на паперти Никольского собора, среди нищих, калек и юродивых. Так сбылось злое пророчество Иоанна Храпова.

И куда, спрашивается, я мог пойти после встречи с Чертом? К Богу, конечно.

Бог не слишком приветливо встретил меня. Несведущие люди полагают, что просить милостыню — легче легкого. Нет, Кесарь, милостыня — штука тонкая!

Никольский собор — место людное, популярное, туристов много, иностранцев. Престижное место. И нищие там не какие попало, а лично Иоанном Храповым отобранные. У каждого свое определенное место и не дай Бог занять чужое.

Меня едва не побили в первый раз. Прогнали, выкрикивая, непонятную фразу: “Ступай на Камчатскую!..” Я потом узнал, что это — улица Камчатская и на ней церковка захудалая, где нашему брату — попрошайке — не разжиться.

Помог случай: преставился один нищий старик, и Храпов разрешил занять вакансию — по причине своего пристрастия к немым. Он принял меня за немую бродяжку, и я получил прекрасное, выгодное место у решетки, напротив трамвайной остановки.

Иоанн сказал напутственное слово:

— Веди себя благочинно, старая! Будь смиренна, но и горда будь. Здесь иностранцев пруд пруди. Гляди на них без раболепства. Помни, кто ты есть, какая земля тебя породила. А согрешишь, так не передо мной — перед Ним. Помни: Он на Страшный Суд призовет, а я, раб ЕГО и предтеча, — ежели прогневишь, руки тебе оторву!..