Ферштейн, или Всем Звезда - страница 14

— Почему? — я даже поперхнулся от смеха.

— Потому что у меня сердце с другой стороны. Не веришь? На, послушай!

Он сделал грудь колесом.

— Верю.

— Вот меня в армию и не берут. Надеюсь, что пока. Я добьюсь.

Кураж перешел в печаль.

— Ну ладно, распределяйся к нам после института. В партию вступишь. Будешь нами руководить. Тогда поборемся. Только по яйцам не бей. Балерун говорит, что у нас троечники директорами становятся, а отличники в НИИ живьем киснут. Подумай.

— Подумаю, — пообещал я, коротко приобнял правосердечного и пошел к вертолету.

Я сдал на кафедру отчет по практике — схему нефтеперекачивающей станции и пояснительную записку. Через несколько дней декан,  он же заведующей кафедрой, вызвал меня.

…Спросив про КГБ и насладившись моим удивлением, он продолжил:

— Я принимаю вашу пояснительную записку, зачитываю практику. А это ваше… — он вынул из-под стола мою схему, свернутую, как и положено, в трубу, — это заберите.

— А разве схема не нужна для отчета? В задании же — схемы и записка.

— Молодой человек. Вы знаете, что такое КГБ? Извините, что повторяюсь.

— Ммм… Ну…

— Если бы это была схема прибора, узла…Короче. Объект стратегический, и схема его, соответственно… Понимаете? Забирайте. Зачет. Всё.

Говоря это, он улыбался.

Забирая свое чертежное произведение, я спросил:

— Значит, можно выкинуть?

Дракон сделал серьезное лицо.

— Выкинуть? Ну что вы. Во-первых, это ваш труд. Во-вторых, мало ли что. В мусорках, знаете ли, бичи копаются. А вдруг бич — это, на самом деле… Даже не знаю, что вам посоветовать. Ну, съесть, чтобы не досталось врагу, это, наверное, много, все-таки сорок четвертый формат.

Мы немножко посмеялись вместе, добрый дракон и осторожный кролик, Ха-Ха и хи-хи.

Схему я забрал. Но не выкинул и не сжег. Поначалу, действительно, жалел свой труд. «Труба» с секретным материалом стратегического масштаба простояла целый год у меня в углу комнаты, которую я с друзьями снимал на пятом курсе. Хотя вполне могла бы пойти на растопку печки. Но ведь это была еще и память о Южном Балыке! Труд и память! Достопримечательность и ценность схемы прирастала с каждым месяцем. Даже съезжая после окончания института, и освобождая жилье, я не смог ту схему ни выбросить, ни сжечь. Не поднялась рука на детище. Так и осталась стоять в углу, на дальнейшее усмотрение хозяйки.

Позже мне рассказали, что в начале восьмидесятых, — до Перестройки, когда еще не открылись все шлюзы и отъезд за кордон не перестал быть экстраординарным делом, — моей бывшей хозяйке удалось без проблем, как уверяли соседки, эмигрировать в Германию. Еще соседки уверяли, что она там «жирует неизвестно с каких заслуг».

И вот я теперь думаю…

Вы меня понимаете.

Обязательно постараюсь расследовать данную версию, — и это будет уже другая, более интересная история, с разоблачениями и погонями.

Это встреча случилась в самом начале нулевых. В аэропорту «Шереметьево» ко мне подошел человек моих лет и сказал, лукаво щурясь:

— Извините, конечно, но мне кажется, я вас знаю. Мы когда-то были знакомы.

Я не узнавал данного господина, но при этом кого-то он мне… Да, пожалуй, он напоминал мне моего декана, такая же осанка, черты лица, мимика. Только вот возраст должен быть другим.

— У вас нет родственников в Тюмени? — на всякий случай спросил я.

Он покачал головой — нет. И понизив голос, предложил шутливо:

— А давайте, я назову пароль, и если он верный, то вы автоматически скажете отзыв.

Уже интересно, я кивнул.

— Каратмэн! — сказал он и расплылся в улыбке.

Действительно, «отзыв» получился почти автоматически. А «почти» — потому, что я все-таки немного его исказил, намеренно, проверяя:

— Южная Рыба!

— Южный Балык, — поправил он, снимая сомнения. — Ты жил в моей комнате. Ну, москвичи, киевляне, Троцкий…

Ба, да это же тот самый связист. Точно, шея, кадык, «бо убью»… Только вместо шикарной шевелюры — сверкающая лысина.

Мы пили кофе. Но разговора, который был бы интересен обоим, не получалось. Я старался выведать, как сложилась судьба у каждого из наших общих знакомых. Но Связист не проявлял к теме особенного интереса, отвечал рассеянно. Мне показалось, что с бОльшим вниманием он оценивал мой внешний вид — во что я одет-обут, какие у меня ладони, пальцы. Даже, по тому, как подрагивали его ноздри, мне показалось, что он принюхивался. Он сказал, что с моей (моей!) «бандой» больше практически «не пересекался». К тому же, после того лета он проработал на Балыке еще всего год с небольшим, после чего уехал с Севера на Большую Землю.