Ферштейн, или Всем Звезда - страница 5

«К сожаленью день рожденья только раз в году», а природа требует. И выход всегда найдется.

…Типичная картина Южнобалыкских будней. Вечер, конец рабочего дня. Усталый народ идет по домам, заходит в магазин.

Магазин состоит из двух половин — левой продовольственной и правой промтоварной. В левой — все съестное. В правой — всякая несъедобная мелочь: посуда, тряпки, стиральный порошок, парфюмерия и так далее.

В первую очередь выстраиваются женщины, их много; во вторую — мужчины, их не так чтобы много, но «они в тельняшках».

Женщины покупают своё: хлеб, муку, макароны, чай, крупы, сахар, — всё как обычно. Переговариваются на темы будничные и человечные.

Мужчины тоже покупают. Своё.

Их очередь правая и дело их правое. Поэтому мужчины покупают одеколон и лосьон.

Разговор в «правой» очереди ведется на особом, «птичьем» языке:

— Что сегодня, «Тройной»?

— Нет, «После бритья».

— А чё, тройник уже кончился? Два дня ведь только торговали!

— Да по блату, наверно, своим раздала!

— Блин, хоть бы огуречный! А этот как?

— Пойдет… Густоватый, сука. Как масло. А так ничё, разбавить…

— Эй, по сколько в руки?

— По два.

— Люба, по три не давай!

— Да, а то я вчера задержался на переключениях — и ку-ку, кончилось!

— Что за моду взяли — как конец дня, так переключения!

— Москва командует. У них два часа разница.

— Ага, точно, разница. Там вечером коньяк, а утром огуречный рассол. А у нас побрился с вечера, хех, освежился огуречным. А утром…

— …Тоже огуречный рассол!..

Смеются.

Женщины спокойны и даже холоднокровны. Одеколонно-лосьонные дела мужчин (то есть мужей и коллег) благородных дам совершенно не касаются. Две очереди — два мира. Так кажется неискушенному наблюдателю. На самом деле мир один.

Я смотрю на женскую очередь широко раскрытыми глазами. Жду, когда эта анаконда бросит своим жизне-спутникам грозным голосом поэта: «Кто там шагает правой? Левой!»

Но женская красиволикая гусеница с холодными рыбьими глазами безмолвно отвечает мне, бестолковому и наивному, не высокой поэзией, а низкой прозой, пронизанной фальшивой логичностью:

«А что тут такого? Мужчинам же нужно бриться? — вот и покупают. А то, что расход продукта такой высокий, — ну так и что? Кому какое дело? Кто как хочет, тот так и освежается, не нарушая Конституцию. Может, наши мужья обтираются „Тройным“ — не только ежеутренне, но и ежевечерне! Это гигиена, молодой человек, есть такое слово».

Впрочем, к этой «гигиене» я быстро привык.

Кроме «нарезного», как называли парфюмерно-гигиенический продукт, употребляемый внутрь, в вагончиках, у строителей, можно было достать самогон. Попробовал один раз — редкая гадость, с добавлением чего-то, что должно «ломать» (сшибать с ног). Среди эксплуатационников, которые считали себя выше строителей (не только по части «употребления»), этот опасный самопал популярностью не пользовался.

Как говаривал Троцкий, после «коновала» отход тяжелый.

Вкратце о моих «попутчиках».

Киевляне-москвичи (все вместе — «столичные») — три работяги средних лет, рассказчики, гитаристы, поющие песни поодиночке и хором. Особенно сильны они были «заспевать» казацкую «Ой при лужку, при лужку», на два голоса. Причем первый шел русской версией, второй — украинской (в другой раз — наоборот). В хоровой гармонии улавливалась соревновательность, старались изо всех сил, и это добавляло прелести, и результат был ошеломляющим. От их «конь гулял на воле!» содрогались стены, пол и потолок. Я так и не узнал точно, кто из них москвич, а кто киевлянин. Знал только, что один к двум или два к одному.

Белорус самый здоровый детина моих лет, бицепсы надувались литровыми пузырями. Говорили, что драчун, и припоминали его геройства. По моим же впечатлениям, он был вполне миролюбивый и порой флегматичный.

Троцкий — неоднократно отсидевший мужичок, весь в наколках, спокойный и, казалось, простой, как валенок. Выпив, иногда говорил о бессмысленности жизни, впрочем, без надрыва и трагедии, шутя. Пару раз при мне, сильно напившись, имитировал попытку вывалиться из окна — «делал аут». Садился на подоконник открытого окна, говорил что-нибудь типа «Говорят, Высоцкий умер, жаль» или «Скоро американцы сбросят на нас атомную бомбу», или  «Эх, подписался бы на Афганистан, но неблагонадежен», —   закатывал глаза и медленно валился назад. Грохнуться со второго этажа, может, и не велика беда, но шею сломать перспектива присутствовала. Надо сказать, окружающие относились к этим несостоявшимся аутам спокойно: «А ну его, все равно когда-нибудь выпадет!»