Филологическая герменевтика - страница 4

ее чтения начинает углубленно рефлектировать: о чем пьеса? что ею сказано? кто из увиденных мною героев выразил мысль автора? Иначе говоря, начинаются поиски идеи, но без установки на то, что преодоление разрыва между идеей и объектом невозможно вне процесса рецепции текста. Поэтому понимание не приводит к освоению содержательности, а лишь создает эпифеномены содержания, взятого в качестве мнимого «результата понимания». Ошибочное понимание идейного содержания при этом довольно обычно: эпифеноменальность понимания есть его превращенная форма, дающая основание для любой декларации о содержательности. Литературоведы, утверждающие, например, что Петя Трофимов – «рупор» самого Чехова (Schneider, 1967, 548 и многие другие «исследователи» Чехова), конечно, «подтверждают примерами» результаты своего эпифеноменального понимания. Надо «доказать», что Петя – сторонник социального преобразования мира – и появляется «убедительная цитата», разысканная не в процессе чтения, а после него.

Для Чехова, очевидно, было небезразлично, что один лжерадикал приводит «образное» сравнение, где «образ» имеет не бóльшую свежесть, чем в речении «Мадам, вы прекрасны как роза», а другой это «образное» сравнение хвалит. Литературовед, строящий интерпретацию на базе эпифеноменального понимания (или, что особенно вредно, автор школьного учебника по литературе), этим обстоятельством уверенно пренебрегает. Свое эпифеноменальное понимание всего произведения, _>{9}достигнутое вне процесса последовательного, наращивающего смысл понимания всех микроконтекстов, он внедряет с таким упорством, что остается только «верить», что пьеса написана ради демонстрации вышеприведенных «страстных призывов» Пети Трофимова и, следовательно, является своего рода «патетической драмой». Оспаривается даже жанр «Вишневого сада», обозначенный Чеховым на титульном листе как «Комедия в четырех действиях». Между тем то, что Чехов знал жанр собственного сочинения, так же несомненно, как и то, что и жанр, и форму, и всю содержательность этой пьесы, как и всякого другого художественного текста, нельзя понять вне процесса понимания.

Любопытно, что утверждения и интерпретации, выведенные из эпифеноменального понимания, делаются не в 1904 году, когда впервые была поставлена эта пьеса, а много позже не только 1904-го, но даже и 1905 года, когда очевидным для всех образом было показано, что за социальное преобразование мира последовательно выступают не прототипы персонажей вроде Пети Трофимова, а люди совсем другого класса. В сущности, Чехов понял еще не написанные страницы истории лучше, чем иные филологи, «вооруженные» эпифеноменальным пониманием, прочли наличные страницы напечатанного текста.

Примеры эпифеноменального понимания, к сожалению, весьма многочисленны. Утверждают, скажем, что роман М.А. Булгакова «Мастер и Маргарита» якобы «глубоко религиозен», поскольку осуждает непризнание «сверхчувственного опыта», в который входят дьяволы и ведьмы (Wright, 1973, 1168 – 1171). Чтение этого романа в условиях понимающей (рефлективной) работы с каждым наличным микроконтекстом исключает такое «понимание», направленное на сокрытие действительного смысла произведения. При большой концентрации литературоведческих, литературно-критических произведений и школьных учебников, построенных на эпифеноменальном понимании, читающая публика и учащаяся молодежь перестают энергично учиться рефлективному процессу: вместо действительного понимания текстов как осваиваемых предметов социальной действительности многие начинают принимать или выдавать за понимание способность находить цитаты, якобы подтверждающие эпифеноменальную декларацию того или иного филолога или автора учебника, основанную на понимании вне процесса понимания. Это наносит серьезный ущерб народному образованию. Превращенные формы понимания создают целое «царство фиктивной конкретности» (Петя Трофимов – борец _>{10}