Философия одиночества - страница 12

стр.

В такое время великим утешением бывает простой труд, общее дело или служение, когда можно общаться с ближним не своим и не ею словом, а священными жестами Бога. Слово Божие обретает невыразимую чистоту и силу для тех, кто видит в нём единственный путь к одиночеству ближних – одиночеству, которое сами они ещё не сознают.

В такое время человек понимает, что любит ближних сильнее, чем прежде. Возможно, он впервые по-настоящему их любит. Смирившись, он благодарит Бога за дело, сведшее его с людьми, но всё равно остаётся один. Нет большего одиночества, чем то, которое суждено человеку, ставшему орудием Бога и сознающему, что ни служение, ни слова – даже слова Божий – не избавят его от одиночества, хотя они и соединяют его с ближними поверх разделения на «твоё и моё».


12. Итак, к чему мы пришли? К тому, что одиночество, о котором мы до сих пор говорили и которое свойственно истинному monachos, человеку одинокому, не себялюбиво и таковым быть не может. Оно совершенно иного свойства. Оно – смерть человеческого «я». Но какого «я»? В пустоте одиночества исчезает «я» поверхностное, общественное, ложное; исчезает образ, сотканный из предрассудков и прихотей, плод позёрства, фарисейского эгоизма и фальшивой преданности, наследие ограниченного и несовершенного общества.

Рождается же другое «я» – истинное, достигающее зрелости в пустоте и одиночестве. Конечно, это «я» растёт в действенной, жертвенной и творческой самоотдаче, в полноценном общественном бытии. Но заметьте: чем больше в человеке любви к ближнему, тем больше в нём и внутреннего одиночества.

Без одиночества того или иного рода не бывает и зрелости. Если человек не станет пустым и одиноким, он не сможет отдать себя в любви, потому что не обладает глубинным «я», единственным достойным любви даром. Спешу, впрочем, добавить, что глубинным «я» нельзя обладать. Оно не «нечто» обретаемое или «достижимое» после долгой борьбы. Оно не моё и не может стать моим. Оно не «вещь», не «объект». Оно – «Я».

Владеть можно поверхностным, индивидуальным «я». Его можно развивать, совершенствовать, ублажать; ему можно потворствовать. Оно – центр наших стремлений к наживе и удовольствию – материальному или духовному. Напротив, глубинным «я» духа, одиночества и любви «владеть» невозможно. Его невозможно развивать и совершенствовать. Оно может только быть и действовать по глубоким внутренним законам, не выдуманным людьми, а исходящим от Бога. Это законы Духа, который, как ветер, веет, где хочет. Внутреннее «я» всегда одиноко и всегда универсально, ибо в нём моё собственное одиночество встречает одиночество других людей и Самого Бога. Это «я» выше разделений, границ и самоутверждения. Только это внутреннее и одинокое «я» по-настоящему любит любовью и духом Христа. Это «я» – Сам Христос, Который живёт в нас. Но и мы живём в Нём, а через Него – в Отце.


О. Иаков Коннер.ТОМАС МЕРТОН – СОСТРАДАТЕЛЬНЫЙ МОНАХ И ПРОТИВОРЕЧИВЫЙ ЧЕЛОВЕК>[31]


В Гефсиманское аббатство я поступил в 1949 г. В том же году Томас Мертон был рукоположен в священники. С тех пор я, по милости Божией, девятнадцать лет жил и трудился рядом с ним. Он был одним из величайших даров в моей жизни. Повторять это я не устану никогда. Мертон не только научил меня монашеству, но и помог мне понять, кто я такой и к чему меня призывает Бог. У него был дар оставаться человеком. Конечно, он был духовным человеком, но он никогда не жертвовал своей человечностью ради искусственной духовности. Неудивительно, что одной из книг, которую он всем рекомендовал читать, была «Святость и целостность». Для Гефсимании она значила очень много, потому что на реформу Ла Траппе, Траппистский орден в целом и саму Гефсиманию сильно повлиял французский янсенизм. Монашескую жизнь все считали скорее покаянной, чем созерцательной.

За годы учебы в Колумбийском университете и преподавания в колледже св. Бонавентуры Мертон привык обращаться к самым истокам изучаемого предмета. Эта способность пригодилась ему и в монастыре. Хорошо зная латынь и французский, Мертон мог читать ранние тексты о монашестве и духовности, поэтому Дом Фредерик Данн, его первый аббат, поручил ему написать несколько статей о цистерцианских святых и благочестивых мирянах. В 1950 г. следующий аббат, Дом Иаков Фокс, попросил Мертона провести несколько бесед с послушниками (их наставником тот тогда ещё не был). Материалом для бесед послужили ранние монашеские тексты. Мертон сумел