Философские арабески - страница 49

? Или Вы так наивно интерпретируете положение Ленина, (что философское понятие материи, это понятие вне „меня“ лежащего, и ничего более), „будто бы Ленин отрицал сознание всякого другого“? Или не понимал, что у объективного идеализма тот же бог вовсе не совпадает о „моим“ сознанием? Или Вам неизвестно — если уж потакать Вашей любви к авторитетам Ваших святых отцов — что у того же Ленина в „Философских тетрадках“ прямо говорится, как из „общего“ идеализм образует особое „существо“, т. е. вне „меня“ находящееся?

Ну, а если Вы здесь не упрямитесь (упрямиться было бы не умно), то почему бы не взять за первооснову мира „духовное“ начало? В самом деле, давайте-ка говорить откровенно и без предрассудков и позвольте сделать маленькое отступление. Вот ваши духовные предшественники травили знахарей и колдунов, кричали: „одно шарлатанство!“, отрицали случаи успешного лечения. А теперь сами признаёте: только говорите „гипноз“. Так и тут. Ну, так я продолжаю. Разрешите?

Сознание есть факт. Не станете Вы это отрицать? Ведь, не будете Вы утверждать, что существует только то, обо что можно расколотить себе лоб? Ведь, не будете Вы думать, что только вы один мыслите? Это, прежде всего, противоречило бы Вашему коллективизму, социализму и прочему.

Значит, сознание есть факт. В нём — чтоб Вы успокоились — нет ничего чудесного, мистического, сверхъестественного. Оно существует, да и только. Вот и всё… Сознание, далее, есть непосредственный факт. Отсюда декартовское: „Cogito ergo sum“ („мыслю, значит существую“). Факт „cogitandi“, мышления, есть исходный факт.

Но если в самом моем бытии факт сознания есть исходный факт, то не есть ли внешняя „материя» (т. е. протяжённое, начиная с моего тела) инобытие, проявление, внешность, пассивная форма („форма“ — не в аристотелевском активно-творческом смысле) моего сознания? Ваша, например, духовная сущность отражается в моем сознании, как нечто телесное, точно так же и я отражаюсь в вашем сознании, как внешнее тело. Но „в себе“ мы „духовные существа“. То же и с остальным миром. И с камнем, и со звездой, и с солнцем, и с Космосом.

Почему вам не нравится такая „картина мира“? Её одобряли великие умы. Так ли?»

И искуситель уставился своими насмешливыми глазами. Что у него есть своя логика, это видно. Отсюда, скажем, монадология Лейбница. В сознании отражается другое сознание, отражается, как нечто материальное. По сути дела, богдановский «эмпириомонизм» был чрезвычайно близок именно к этого типа идеализму, если вдуматься во всю его концепцию. У него, ведь, мир «в себе» — есть «хаос элементов»; в индивидуальном сознании эти элементы взяты в типе ассоциационных связей; в «специально-организованном опыте» они отражаются в более высоком типе связи, как «физический мир». То есть «физический мир» есть отражение хаоса элементов, как своего рода рассеянных технических монад, хотя они и не обладают замкнутой целостностью и индивидуальностью, как у Лейбница, а суть только «элементы». Идя по путям такого идеализма, легко добраться и до бога. И он получатся, можно сказать, почти внечудесно, а именно: есть разные монады, разных ступеней, иерархия монад, с соответствующими степенями их материального инобытия: монада камня отражается как материальный камень; монада человека, как человеческий организм; но есть и звезда «в себе», т. е. «душа» звезды; есть и универсальная, всеохватывающая монада, всеобщая «душа» Космоса, бог, который materialiter[188] есть мир в его материальном истолковании и переводе.

Довольно! Это уж и так сверх меры добросовестно, столь подробно излагать противника!

Заметим, что здесь налицо все пограничные пункты между объективным идеализмом, спинозизмом, материализмом; что здесь разверзаются все пропасти «последних глубин» мышления о мире, и переход от одного мировоззрения к другому с известной точки зрения необычайно лёгок: небольшой поворот руля — и всё! Здесь мысль танцует на «узловых пунктах» гегелевской «меры», где совершаются скачки в новое качество: Бог, как существо; Мировой Дух Гегеля; монада Космоса Лейбница