Форсированным маршем (главы из книги) - страница 8

Работая целый день в теплом цехе, где постоянно топилась печь для просушки дров, я чувствовал, что восстанавливаю силы. Я мог бы покориться судьбе, однако, наоборот, все больше и больше стал думать о побеге. Я начал искать способы, как сохранить и спрятать часть моей пайки хлеба. У меня еще не было точного плана, но я был уверен, что какое-либо неожиданное событие ускорит ход вещей.

... — Смотри. Это он, вон там.

На следующий день в полуденный перерыв Маковски указал мне на заключенного, который держался немного в стороне от других.

— Подожди немного, — добавил он. — Понаблюдай за ним.

Это был широкоплечий мужчина, и бесформенная одежда не могла скрыть его величественную осанку.

— Ты кавалерист, — вновь начал Маковски через секунду, — ты должен сразу опознать такой тип солдат.

— Кто это?

— Поляк. Сержант кавалерии Антон Палушович. Ему сорок один год, но он крепкий, у него хорошее здоровье, он очень способный и опытный. С ним я пошел бы куда угодно. Хочешь, пойдем, поговорим с ним?

Мы так и сделали. Мне понравился вид этого Палушовича. Он принял наше предложение как солдат, которому дали задание. Он был очень рад, узнав, что я был лейтенантом польской кавалерии.

— Мы сможем, — сказал он. — Это будет нелегко, но мы сможем.

В этот вечер я явился к Колеменосу, хлопнул его по плечу. Он обернулся и улыбнулся мне:

— А, это ты.

— Колеменос, я собираю вещи с несколькими товарищами. Хочешь с нами?

Он положил свою большую руку на мое плечо.

— Ты серьезно говоришь?

— Да. И, может быть, это будет очень скоро.

Светлая борода гиганта просияла от широкой улыбки.

— Я с тобой, — он начал смеяться, похлопывая меня по руке. — Если будет нужно, я понесу тебя на своей спине. Учитывая то, что мы проделали весь этот путь от Иркутска, таща на себе эти мерзкие цепи, мы сможем пройти куда больше без них.

Отныне нас было четверо. Мы начали наши приготовления, чувствуя, что надо торопиться. Март приближался к концу, и я чувствовал, что осталось считанное время. Вначале нужно было сориентироваться. Например, мы заметили, что по ночам каждый выход патруля с немецкими овчарками сопровождался лаем и воем упряжных собак, которые не хотели оставаться в псарне. Это происходило каждые два часа. Мы узнали, что обход совершался всегда против часовой стрелки и неизменно начинался с южной стороны лагеря. Решили, что выйдем из лагеря с этой стороны. Следовательно, мы должны будем устроиться в ближайшем бараке, что мы и сделали с помощью раздачи рационов хлеба и табака.

Палушович предложил нам привлечь к заговору еще одного человека. Эжена Заро родом из Балкан, скорее всего, югослава. Ему было тридцать лет, и до ареста он был конторским служащим.

— Если вы хотите смеяться по дороге, — сказал нам сержант, — Заро тот, кто вам нужен.

Как комитет по вербовке, Маковски, Палушович и я издалека наблюдали за Заро, который стоял в очереди за ужином. Хорошо сложенный, ростом ниже среднего. Вокруг него не прекращался смех, черные глаза так и сверкали на лице весельчака.

— Хорошо, — решил я, — берем его.

— Я всегда хотел путешествовать. Это манит меня, — ответил мне Заро, когда я рассказал ему о нашем плане.

— Речь идет не о «легкой прогулке», и это далеко отсюда, — сказал я ему.

— Я знаю. Не мешай, я иду с вами! — Затем, помолчав: — У русских нет никакого чувства юмора. Мне не будет жалко покинуть их.

Теперь нас было пятеро, и мы решили довести наше число до десяти, чтобы, выбравшись из лагеря, разделиться на две группы, которые пойдут каждая по своему маршруту с целью усложнить задачу нашим преследователям.

Но это оказалось не так легко. Двое мужчин, имеющих все физические данные, и кому я раскрыл наши планы, даже слышать не захотели слово «побег». Сам факт того, что мы затронули эту тему, казался им опасным. По их мнению, наш план был равносилен самоубийству. Принимая во внимание новые привилегии, килограмм хлеба ежедневно и дополнительную порцию табака, они были довольны своей участью. Зачем идти на безумство и подвергать себя опасности полного провала и смерти?

— Вы, конечно, правы, — сказал им я. — Это просто неудачная мысль, что приходит в голову ни с того, ни с сего.