Французская военная миссия в России в годы Первой мировой войны - страница 11

 и др.

Аналогично в апреле 1915 года ситуацию оценивал и генерал По, инспектировавший войска в Галиции (Львов, Перемышль). Он отмечал высокий боевой дух армии, дисциплину, её хорошее оснащение и обмундирование, высоко был оценён и командный состав: генералы Янушкевич, Данилов, Иванов, Брусилов, Великий Князь Николай Николаевич. По утверждал, что русские провозгласили «священную войну» против немцев, и эта идея пронизывает всех: от командующего до последнего солдата. Существенным недостатком отмечал плохое состояние железнодорожной сети, и, как следствие — снабжения, но смягчил это «находчивостью русских», которые в этой ситуации сумели проложить вторые пути для однопутных линий. В то же время, По подвергал критике мнение, сложившееся о русской армии в прессе и французском обществе: он утверждал, что она вовсе не «дорожный каток», как это принято считать, но армия, ведущая войну на истощение. Бесконечность человеческого ресурса даёт ей возможность «истощать противника, не особенно истощаясь самой»[77].

Майор Ланглуа уверял Париж, что император Николай сохранил безупречный моральный дух и на протяжении всего 1915 года фиксировал это наблюдение. «Солдат полон решимости вести войну до конца», неудачи его, солдата, не огорчают. «Моральное воздействие отступления в Галиции практически нулевое», страна единодушна в своей ненависти к германцам, кроме, разве что, Петрограда, и, побуждаемая «восхитительным чувством патриотизма», готова идти за руководством своей страны. Обращаясь к вопросу о политической жизни в России, Ланглуа писал, что «императорская дума получает все большее влияние, фундаментальные реформы будут осуществлены». Оптимизм офицера связи сохранился и к концу 1915 года: оценивая моральный дух армии в положительном ключе, он утверждал, что необходимо грамотно, в коалиционном духе, согласовать взаимодействие французов с генералом Алексеевым. В целом, действия командующих на фронтах не подвергались им критике и вообще какой- либо рефлексии, зато пристально отмечались все перестановки в верховном командовании. Ланглуа неоднократно беседовал с Брусиловым, Рузским, Алексеевым, Радко-Дмитриевым, и всякий раз направлял во Францию их оптимистичные уверения в дальнейших неизбежных успехах на фронте, и сообщения об их преданности Антанте. Серьёзно воспринималось лишь проблема снабжения армии (о которой Ланглуа всякий раз старались напомнить), в зависимость от которой ставился успех операций, а также политические пертурбации в правительстве и закулисье военного руководства.

Рапорты Ланглуа были в большей мере политическими, чем военными. Складывается впечатление, что он не обладал всей полнотой информации о действиях на фронтах, следовательно, не мог подвергнуть критике, анализу действия русских военачальников. Скорее всего, получить информацию от русских штабистов было проблематично. Генерал Юрий Данилов писал об этом так: «Он [Ланглуа] способствовал взаимной информации, но, естественно, не имели ни претензии, ни возможности содействовать разрешению в надлежащем объёме все настойчивее назревавшего вопроса о согласовании военных действий на всех фронтах…»[78]. Описание провального наступления в Карпатах и катастрофы в Новогеоргиевске исполнено им в очень сдержанных тонах, и, что важно, Ланглуа сразу же отказался от рефлексии по поводу действий командования: «Можно строить много разных гипотез военного плана <ни одной гипотезы не приведено — прим. Ю.Г.>, я уверен, что причина совсем в другом». Как выразился Ланглуа, «позору Николая Николаевича» сопутствовали сугубо политические трудности. Он оправдывал Великого Князя, называя его «несравненным командующим армии» и обладающим огромным влиянием не только на армию, но и на весь народ, «чего не скажешь об Императоре, чьей популярности далеко да уровня Николая Николаевича», «согласно народному мнению, Император невезуч и невезение преследует его всю жизнь»[79]. Кризис командования в русской армии связывался не с сообразностью решений этого командования в конкретной оперативной обстановке, но с назначением генералов, ассоциировавшихся с войной до победного конца, популярных в армии. Об этом свидетельствуют и телеграммы Мориса Палеолога, впервые употребившего термин «кризис высшего командования» исключительно по отношению к отставке Николая Николаевича