ФРГ. Штрихи к портрету - страница 3

Я говорю это не затем, чтобы снять с себя ответственность за высказанные мнения. Где кончается ответственность, там кончается и автор. Я лишь хочу сказать, что более глубокий анализ этих проблем, более весомое научное обоснование сделанных выводов потребовали бы другой формы изложения, чем та, что выбрана. Цель моей книги иная: дать читателю по возможности широкое общее представление об одной из крупнейших высокоразвитых капиталистических стран, о ее природе, городах, обычаях, людях… Словом, о том, что отличает ее от других стран нашей планеты.

Итак, память возвращает мне московский зимний вечер, перрон Белорусского вокзала, поезд дальнего следования, вагон с табличкой «Москва — Париж»… Мне, правда, лишь до Кёльна.

ДОРОГА

МОСКВА — КЁЛЬН

Утром был Брест. Вечером — Варшава. Ночью — Берлин. Ночь получилась беспокойная. Вздрагивал состав. Хлопали двери вагона. Громыхали двери купе. Пограничников сменяли таможенники. Таможенников — пограничники. Щелкал замок. Включался свет. Выключался свет. И снова щелкал замок. Границы. Границы. Границы. Путаница языков. Русские, польские, немецкие слова мешаются между собой. Сон. Пробуждение. Сон. Сновидение оборачивается явью. Явь кажется сном. После очередного визита я наконец сообразил, что спать не придется.

В черном провале окна пятнышки огоньков. Редкие, далекие, случайные, они постепенно сближаются. Бегут. Окружают состав. Бросаются на него со всех сторон и вот уже разбегаются, рассыпаясь, угасая, прячась в темноте. И снова появляются, окружают, наваливаются всей массой на поезд, заталкивают его под своды вокзала, останавливают. И вновь отпускают. В купе я один. За окном неведомая мне Западная Германия. Грохочут на разъездах колеса. Очередной вокзал. Голый перрон. Одинокие фигурки железнодорожников. Грохочут динамики. Грохот их, многократно отраженный, мало напоминает человеческий голос. Кажется, что разговаривают вещи: стеклянные своды вокзала, стальные арки, а люди лишь присутствуют и исполняют приказания вещей. Поезд вновь вырывается в темноту, но ненадолго. Через полчаса он настигнут, загнан, пленен. Слишком много вокзалов. Мертвизна огней. Гул динамиков. Бесконечные остановки. Первое впечатление для меня очень важно. Оно может быть ошибочным. Его можно потом, впоследствии, перечеркнуть, отбросить, забыть, но не исправить.

Серенький, робкий рассвет. Мелкая сетка дождя (на дворе конец января). Бегущие пунктиры лиловатых придорожных фонарей. И стены, стены, стены домов. Дома небольшие. Двух-, трех-, четырехэтажные. Черепичные крыши. Узкие ущелья улиц. Силуэты деревьев. Прогалины полей и вновь дома. Нескончаемое стадо строений.

Пустоты улиц постепенно заполняются бесшумными автомобилями. Они выстраиваются в длинные очереди перед охраняющими наш путь шлагбаумами и ощупывают нас длинными щупальцами зажженных фар. Их очереди все удлиняются. Они стоят теперь в две, в три колонны. Оживают вокзальные перроны. Все чаще встречные поезда. Непривычно короткие составы. Непривычное разнообразие вагонов. Через широкие, очень широкие окна можно разглядеть внутренность их купе. Мягкие с высокими спинками кресла. Обтянутые белыми чехлами — 1-й класс. Не обтянутые — 2-й класс. Пустые поначалу составы заполняются пассажирами. Заполняются и перроны. Люди ежатся от холода. Зябко передергивают плечами. Люди как люди, точнее, как люди, вынужденные встречать зимний рассвет на вокзале. Когда-то по костюму определяли положение человека в обществе. Теперь по нему не определишь и пола. Где же пестрое разнообразие западной моды? И женщины, и мужчины почти поголовно облачены в жеваные джинсы и унылые, защитного цвета куртки с капюшонами.

Щиты. На щитах надписи: Дортмунд, Эссен. Знакомые, с детства знакомые названия, десятки раз слышанные. Эта крытая платформа и есть главный вокзал Дюссельдорфа?

Ночь линяет. Горизонт отодвигается, открывая глазам голую землю, по которой во всех направлениях разбегаются лоснящиеся под дождем дороги… Они бегут мимо пашен, мимо лугов, мимо рощиц. Сбегают с холмов, уходят за горизонт. Перехлестываются, разветвляются, сливаются. Взлетают на бетонные эстакады, ныряют друг под друга. А по дорогам с четкими интервалами, как муравьи, только еще озабоченнее, бегут автомашины. В основном легковые. Ни души на дорогах. Нигде ни души. Кажется, что вся эта земля, исполосованная рубцами дорог, принадлежит только им. Этим пестрым железным букашкам — рациональным и бездушным, торопящимся по своим, им одним ведомым делам.