Галицко-Волынская Русь - страница 6
. Последнее, в частности, подтверждается свидетельством одного из памятников XII в., где говорится о «великой татьбе», участники которой «сильну прю съставять перед князем и перед людьми»[52].
Такой же прочной и неразрывной была обратная связь князя со своими подданными, городской общиной. Приобретение стола и успех правительственной деятельности князя в первую очередь зависели от поддержки общины, обеспечить которую было его важной заботой. Община принимала князя, заключая с ним «ряд» — договор — «на всей своей воле», нарушение условий такого договора со стороны князя влекло к его изгнанию. Наиболее обстоятельно и полно данный вопрос разрабатывался в дореволюционной исторической и историко-правовой литературе[53]. Однако и советские исследователи признавали факт значительного увеличение политической силы древнерусских городов, начиная со второй половины XI в. «Летописи пестрят указаниями на вмешательство горожан в политические дела, — пишет Μ. Н. Тихомиров. — Горожане сажают на княжеский стол своих кандидатов или, наоборот, отказывают некоторым князьям в помощи. На городских площадях разыгрываются бурные сцены, и княжеская власть отступает перед разъяренными народными массами»[54]. К подобным выводам приходили Б. Д. Греков, Л. В. Черепнин и другие исследователи[55].
Соотношение сил между княжеской властью и вечевой общиной с течением времени изменялось. На рубеже X–XI вв. в истории Древней Руси происходит болезненный процесс распада родоплеменного строя и связанных с ним политических структур. В это время «повышается общественно-устроительное значение князя и дружины», растет престиж княжеской власти, расширяются ее общественные полномочия, что в конечном счете приводит к «аккумуляции князем и дружиной публичной власти»[56]. Но по мере того, как формируются и утверждаются территориально-административные связи, набирает силу городская община, развиваются и крепнут ее организационные структуры, «городская община стремительно превращается в доминанту политического быта, а вече (народное собрание) — в верховный орган власти, подчинивший себе в конечном счете княжескую власть»[57].
Такую перемену современные историки называют «общинной революцией», ломающей прежний порядок общественно-политических отношений. Однако, несмотря на всю стремительность, названная перемена не укладывается в рамки одноразовой акции, единичного события. Она происходит постепенно и сопровождается целой чередой раскатов социальной энергии, происходящих один за другим и представляющих собой этап в процессе политического самоопределения городской общины[58].
Важнейшим ограничением возможного произвола княжеской власти была военная мощь городской общины, земского войска, объединявшего в своих рядах все боеспособное население волости. Без согласия общины, веча, князь не мог провести мобилизацию войска, что делало его бессильным перед лицом внешне- и внутриполитических угроз. В Древней Руси действовал и институт общенародного (вечевого) суда над князем: допустившего злоупотребления, а тем более совершившего преступные деяния правителя ожидала расплата, — его могли лишить власти, заключить под стражу и даже предать смертной казни[59].
Княжеская дружина, численность которой составляла от нескольких сотен до двух-трех тысяч человек (к ХIII в.), в военном отношении не была способна заменить войско и выступить той силой, которая сделала бы князя недосягаемым для его подданных. Военное и морально-психологическое соотношение между княжеской дружиной и народным войском отмечает В. П. Даркевич: дружинники — «это профессиональные бойцы на боевых конях, прекрасно вооруженные в отличие от "воев", народного ополчения, на которое ложилась вся тяжесть битвы. Именно простые горожане, а не выступавшая "в чисто поле" дружина, обороняли города при нашествии монголов. Воспитанный в огне и крови характер дружинника был скорее импульсивным, чем расчетливым: повседневному труду, тактическому искусству он предпочитал быстрое обогащение и щедрые траты, т. е. выражение доблести и удачи»[60].
Как видим, княжеская власть в древнерусский период весьма далека от монархической. Между тем, именно такой она предстает в изображении многих новейших исследователей