Гардемарины, вперед! - страница 75

Наконец встали в позицию. Лязгнули вынутые из ножен шпаги, и у Белова привычным восторгом откликнулось сердце. Ягупов фехтовал великолепно. Пропала его медвежья неуклюжесть, тело подобралось, ноги переступали легко, пружинисто, словно в танце. Лядащев тоже недурно владел шпагой, но дрался сдержанно.

– Дегаже… Удар! – не выдержав, воскликнул Александр.

Шпага царапнула камзол Лядащева, он отскочил назад и упал, зацепившись ногой за кочку. Ягупов опустил шпагу и яростно ударил себя по щеке, прихлопывая комара. На ладони его отпечаталось кровавое пятно.

– Вась, кровь! Тебе этой крови недостаточно?

– Не дури, становись в позицию, – сказал, поднимаясь, Лядащев.

– Да брось ты в самом деле. По такой жаре шпагами махать! – обиженно проворчал Ягупов. – Если обидел – извини. Сам знаешь – Надька в крепости сидит. – Он забросил шпагу в кусты и пошел в тень промочить горло.

На этом дуэль и кончилась. В охоте Белов не принимал участия. Он разложил костер, вскипятил воду, вздремнул, хотя пальба стояла такая, словно брали приступом шведскую крепость. Подстрелили, против ожидания, мало – всего одного зайца и несколько крупных, отъевшихся на поспевших ягодах куропаток. Щипать дичь никому не хотелось, и Лядащев принялся ловко жарить на вертеле вымоченное в уксусе мясо. Разговоры велись вокруг последних событий во дворце.

– Какой штос? Помилуй… Сейчас не до карточной игры, – убежденно говорил Вениаминов. – Я всю ночь бродил по дворцу как неприкаянный. У каждой комнаты солдат с ружьем. Тем, кто у покоев государыни, платят по десять рублей за дежурство.

– Я тоже хочу к покоям государыни. Три ночи, и я бы покрыл свой долг у канальи Винсгейма.

– Придержи язык, Ягупов, – серьезно сказал Бекетов. – Сейчас так не шутят. Сам знаешь, охрана во дворце усилена именным указом. Все на цыпочках ходят. Фрейлины спят только днем, ночью боятся.

– Если я что-нибудь понимаю во фрейлинах, – Лядащев усмехнулся, – они всегда спят днем и никогда ночью, и вовсе не потому, что боятся.

– Сегодня никого не отравили? – делано невинным голосом осведомился Ягупов.

– Не болтай вздор. Пей лучше.

– Истина, святая истина. – Ягупов лег на спину, и вино, булькая, полилось в его широко раскрытый рот.

– Господа, а кто такая Лопухина? – не удержался от вопроса Александр.

Гвардейцы оживились. Каждому хотелось просветить простодушного провинциала.

– Наталья Федоровна Лопухина, – начал Вениаминов назидательно, – была красавица.

– Была?

– Да, лет двадцать назад.

– Брось, Вениаминов, она и сейчас, то бишь месяц назад, была окружена вздыхателями.

– Да, да, – подтвердил Лядащев. – Знаете эту историю? В прошлом году государыня на балу собственноручно срезала розу с напудренных волос Натальи Федоровны и отхлестала по щекам.

– За что?

– По правилам придворного этикета на бал запрещено появляться в платье одного цвета с нарядом государыни. А Лопухина повторила туалет императрицы один к одному.

– И еще имела наглость быть в нем необыкновенно привлекательной. Несоблюдение этикета – тоже политическая игра.

– Брось, Бекетов. – Ягупов принялся за новую бутылку. – Государыня просто не могла простить своей кичливой статс-даме ее красоту.

– Муж ее, Лопухин Степан Васильевич, камергер, генерал-кригс-комиссар…

– И двоюродный брат царицы Авдотьи Федоровны, неугодной жены Петра…

– Авдотью Федоровну государь не любил, это правда, но двоюродного брата весьма жаловал и осчастливил красавицей-женой, да, говорят, против его воли.

– Наталья Федоровна тоже была не в восторге от этого брака.

– А сердцу женскому нужна любовь, – стрельнул горячим глазом Бекетов, – и она нашла ее с графом Левенвольде.

– С бывшим гофмаршалом?

– С ним… Ох, что за человек был!

– Щеголь! – крякнул Ягупов.

– Игрок! – вставил Вениаминов.

– Ради тщеславия и выгоды мог продать и друга, и родителей, – воскликнул Бекетов, и гвардейцы дружно засмеялись. Видно, тема эта обсуждалась не раз и за краткими характеристиками вспоминались пикантные подробности.

– Потом судим, приговорен к смерти, помилован и сослан, – подытожил Лядащев.

– Как интересно вы все рассказываете! – восторженно воскликнул Александр. – Господа, позвольте мне быть совершенно откровенным.