Газета Завтра 1168 (16 2016) - страница 42

Главный мотив – драма вселенского одиночества, причём не вполне ясно — тяготится ли автор этим чувством или же лелеет его? «Серость проникала через окна в комнаты-клетушки, погружая их в сошедшее с ровных небес скудное одиночество», - это уже Юрий Мамлеев. Теперь посмотрите серию «Проекты для одинокого человека»: мир на сером фоне — венский стул, окно, яблоко («для красоты или для другого одинокого человека»), расписание дня, варианты неба, формы снов и, наконец, краткая автобиография с большим количеством душевных терзаний, унылости и вывихов судьбы. Картинки перемежаются с текстом, сочинённым в нарочито отстранённой (действительно, как у Мамлеева) манере. «Проекты...» возникли в середине 1970-х, когда атомизация общества сделалась не то злободневной проблемой, не то — модной темой в искусстве. По сути, об этом повествовали все кинофильмы эпохи Застоя — от рязановскихнесмешных, а точнее – оченьгрустных комедий, до утомляющих производственно-любовных сюжетов с пустыми названиями. «По Садовым Лебяжьим и Трубным, каждый, вроде, отдельным путём, мы, не узнанные друг другом, задевая друг друга, идём…», - пели герои «Служебного романа». Им вторила печальная блондинка из «Иронии судьбы»: «О, одиночество, как твой характер крут! Посверкивая циркулем железным, как холодно ты замыкаешь круг, не внемля увереньям бесполезным».В прессе писалось,  что современный хомо-сапиенс — песчинка в космосе, один на один со своими заморочками, и вообще, нашитиповые квартиры в домах-сотах — социальная деградация. Пивоваров задал себе вопрос «Где я?» и придумал серию комиксовых рисунков: путь человека, живущего на окраине Москвы. Он — в толпе, но он — один. Хорошо это или плохо? Это — данность. И снова Юрий Мамлеев: «Вопросительная пустота окружала его душу; пустота, о которой он не думал, но которую чувствовал; а для пустоты самым подходящим словом было "ничего"».

Пивоваровские сюжеты — будь то сказочные приключения или же замысловатые концепции — воздействуют на подсознание. Сны-мемуары, осколки символов — их-то художник и решил собрать воедино. Любой мастер, как, впрочем, и каждый человек — родом из детства. «Детское видение — это когда Я и ОНО, то есть субъект и объект, не отделены друг от друга, когда они есть единое целое. Это тот Рай, который мы потом теряем», - говорит сам Пивоваров, объясняя и раскрывая причины своего творчества. «Говорит Москва» - картина-воспоминание. Перед нами — полутёмное помещение, раскрытая книга и — чай в старом-добром подстаканнике. За окном догорает оранжево-солнечный день, а лампа на столе — ещё более интенсивна; она — нестерпимо ярка на фоне синевы комнаты. Предумышленно длинная подпись на холсте: «Говорит Москва. Московское время 19 час. 30 минут. Начинаем передачу «Театр у микрофона». Художник слышит эти слова, и я тоже их слышу. Ровные, лишённые интонаций голоса дикторов советского вещания. В этой холодной стилистике речи был аристократизм имперского политеса, который пронизывал все области и отрасли. Театр — в массы. Просвещение — в каждый дом. Неумолимо, строго и планомерно. Только самое ценное из кладовых цивилизации. Фоном звучали адажио, скерцо, каватины и, разумеется, постановки — Лопе де Вега, Эжен Скриб, Александр Островский, Виктор Розов... Радио воспитывало и перенастраивало. Картина «Говорит Москва» писана уже в 1992 году, в эпоху, когда разброд и бессмыслица заполонили наше медиа-пространство, а голоса ведущих сделались визгливо-склочными, как на базаре. Перед нами комната-ностальгия. Тот самый потерянный Рай.

Выставочное пространство организовано таким образом,  что гости движутся не просто от картины к картине и от цикла к циклу, но как будто плывут по волнам  коллективной памяти. Концептуализм тем хорош и — тем страшен: любая история имеет много смыслов. «Я так вижу!» - утверждает художник. «А я вот этак вижу!» - отвечает зритель. Здесь возможен своеобразный диалог и даже спор. Моё детство пришлось как раз на 1970-е годы — с их интеллигентностью, осенней грустью, постулируемым одиночеством и пластинкой Давида Тухманова «По волне моей памяти», которую — о, совпадение! – тоже именуют «концептуальной». Те песни — виньеточные, светские – припоминаются сами собой, когда сморишь работы Пивоварова. Почему так? Возможно, общность времени. А быть может, мои личные игры разума. Цикл «Семь разговоров» подразумевает беседу, хотя в первый момент очень сложно догадаться,  что нам транслируют картины «Ручей», «Ожидание» или, допустим, «Чёрное яблоко». Мы снова видим какие-то комнаты, миры, людей и фантазийные сооружения, вроде «Белой птицы», которая, скорее, напоминает НЛО. Тут поможет путеводитель, выдаваемый вместе с входным билетом. Выясняется: «Ручей» отсылает к стихам Вийона, а «Выбор» (чёрный и белый шарик на невыразительном фоне) — это не проблема добра и зла, но дилемма «да» и «нет». Громадное чёрное яблоко и — маленький человек? Полагаю, это образ запретного плода, ибо часто он оказывается именно чёрным. Кстати, у Пивоварова — колоссальная, какая-то сверхчеловеческая колористика. Если вам покажется непонятным «Воздух неба», то вы всё равно оцените райские оттенки голубого, бледно-серого и ещё того изумительного цвета,  что звался в старину grisdeperle...