Газета Завтра 921 (28 2011) - страница 32

В.Б. А как восприняли поэму в православных кругах? Я помню то время, в юбилей битвы на поле Куликово ехали со всей России, там был какой-то первый сбор всех русских патриотических сил. Первый по-настоящему народный исторический праздник. Его здорово испугались на партийном интернациональном верху. Больше на поле Куликово так массово не выезжали, да и само сражение стали замалчивать.

В.С. Меня пригласил к себе отец Владимир в Лавру после этой поэмы. Он был патриарший местоблюститель. Угощает меня красным вином и спрашивает: "Как вам удалось такую православную поэму напечатать?" Хотели даже какую-то премию в Лавре дать. Она вошла в программу духовных семинарий.

В.Б. А когда и как вы обратились к теме Великой Отечественной войны, к теме маршала Жукова?

В.С. Отец мой воевал на фронте, которым командовал Жуков, был командиром отделения. Так получилось, что служили у него одни белорусы. И уже потом, когда праздник Победы был, он обязательно поднимал тост за белорусов. Мне говорил: " Какой они замечательный народ! Так и запомни: сначала белорусы, а потом уже мы — русские. У меня был один белорус — доброволец, ему уже 65 лет было, как здорово воевал". И тост отдельный всегда поднимал за Жукова. Сейчас много неправды о маршале пишут. Но в армии его все ценили. Где Жуков — там победа. У отца и портрет Жукова висел. Я его как-то спрашиваю: почему у тебя такая любовь к Жукову? "Я с ним прошел войну, и Жуков меня нигде не предал".

Эта отцовская любовь передалась и мне. Так и появилась в память об отце моя поэма о маршале Жукове. Она была запрещена более восьми лет.

В.Б. За что запрещали-то?

В.С. Жуков был в опале. Но в этой поэме я и Сталина добрым словом вспоминаю, что тоже было запрещено. Помню, идет собрание писательское. Ведет его Сергей Михалков. И говорит: "Тут еще поэма Сорокина о Жукове появилась. Поэт умудрился 25 раз употребить слово "русский". Зачем? Надо Валентина Сорокина исключить из партии. Он политически неграмотный. Он не понимает, что у нас Брежнев маршал номер один". Зал как засмеется!

Поэма пошла по рукам. Пока молодой калужский секретарь обкома партии ни дал в местной газете в шести номерах. Почти полностью. Я спрашиваю его: как вы не побоялись? А он мне: как ты не побоялся такую поэму написать?

Был такой редактор "Советского воина" Золототрубов. Он прочел в газете калужской и всю поэму у себя в журнале напечатал. Потом уже в книге в издательстве "Советский писатель" поэма идет, вызывает меня в ЦК КПСС Альберт Беляев. И из книги снимает 1200 строк. Вышла поэма в самом урезанном виде. Но с годами, с переизданиями, потихоньку восстанавливал текст целиком.

В.Б. Так что доставалось и вам при советской власти?

В.С. При советской власти были и зажимы, и трудности огромные, и репрессии, всё было, но и была радость от самой жизни, от полноты бытия, от уверенности в завтрашнем дне. Сейчас этого нет ни у кого. Даже у богатеев. Я помню, Вася Белов ко мне приехал. Роман его у нас в издательстве "Современник" печатался. Он даже не поверил, как мы его роман провели через цензуру. "Неужели целиком идёт? Пошли от радости выпьем".

Я скажу, что главный цензор Владимир Солодин умнейший был человек, и всё понимал. Сколько блестящих произведений русских мы сумели напечатать в "Современнике"! К примеру, "Кончину" Володи Тендрякова никто не хотел публиковать, мы взяли и напечатали. Звонит тот же Беляев: "что ты творишь? Этот роман уже в ФРГ печатается". Я отвечаю: если вы всё будете запрещать, не только в ФРГ, и где угодно выйдет. Дайте мне опубликовать, и эта книга еще премию у нас получит. Так и бывало: сначала запрещали, потом за эту же книгу Ленинские премии давали. Мы сами своими запретами немало у себя врагов наплодили, напортили. Вот сейчас всё это запрещенное выходит — и хоть кто-нибудь читает? Так и в советское время: пошумели бы немного, поговорили, талантливое осталось, а про мусор вскоре забыли бы. Нашим врагам не о чем шуметь было бы.

В.Б. Кого назовете из своих любимых поэтов русских?

В.С. Прежде всего, Сергея Есенина. Я учился еще во втором классе. У нас по рекам гнали лес. И работали на сплаве расконвоированные заключенные. Женщины из деревень, сами нищие, но напекут пироги из картошечки, и суют нам: "Сынок, отнеси заключенным, им плохо, поди". Мы с ребятишками и носим. И как-то те зэки не были похожи на злых уголовников. Правда, были наколки и на ногах — "они устали", и на руках — "мама, жди меня". Дадим им пирогов, они сядут на перекур, разговорятся. То о Борисе Корнилове, то о Павле Васильеве и, конечно же, о Сергее Есенине. Я прихожу на урок по литературе и простодушно называю эти имена. Дарья Никитишна, наша учительница, добрая, светлая, влюбленная в литературу, оставила меня одного в классе, села на стол и спрашивает: откуда ты знаешь об этих поэтах? Я рассказываю, а у неё слезы текут. Так я познакомился с настоящей русской национальной поэзией.