Генеральная проверка - страница 21
Димитров наклонился к Любе и прошептал ей на ухо:
— Мне кажется, что по-сербски это звучит лучше. Правда?
Люба не ответила.
Димитров сжал ее руку и долго держал в своей. Она сидела не шевелясь, ей впервые довелось слышать, как ее стихотворение читает артист, и это наполняло сердце радостью. Она не смела пошевельнуться, боялась проронить слово. Когда чтец-декламатор закончил свое выступление и еще раз низко поклонился публике, прижимая руку к сердцу, зал снова разразился рукоплесканиями и криками «Браво!». Все встали. Люба продолжала смотреть прямо перед собой и не видела ничего, кроме красного банта артиста и его длинных волос. А когда она услышала, как конферансье назвал ее имя, она разволновалась еще больше, потому что аплодисменты усилились и послышались возгласы: «Автора! Автора!» Зажегся свет, публика продолжала кричать: «Автора, автора!» Люба оставалась на своем месте, откинув назад волосы и открыв свой высокий красивый лоб, на котором уже появились первые морщинки. «Автора, автора… Где автор?» — неистовствовала публика. Тогда Димитров наклонился к Любе поближе и настоятельно попросил ее выйти на сцену, чтобы поклониться зрителям.
— Почему ты упрямишься, Люба?
Она не ответила. Публика продолжала кричать и аплодировать, пока кто-то не объявил, что автора нет в зале… Аплодисменты постепенно стихли, свет погас, и концерт продолжался. Когда он кончился и отзвучали победные звуки фанфар, Димитров сказал:
— Мне надо повидаться с бай Тодором…
Но в это мгновение молча сидевший до сих пор «корреспондент» из Перника снова напомнил о своем присутствии.
— Мне очень приятно поздравить вас! — сказал он, протягивая Любе руку.
Люба покраснела.
— Я не знал, что вы пишете стихи, — продолжал он.
— Писала когда-то…
— Я тоже очень люблю поэзию, хотя жизнь и покатила меня по другим рельсам… Кстати, товарищ Димитров, мы с вами так и не познакомились…
— Да, действительно.
— Моя фамилия Панов.
— Панов?
— Возможно, в будущем нам придется встречаться чаще. Товарищ Стоянов сказал, что, по всей вероятности, я перееду в Софию. Но это не так важно. Гораздо важнее то, что я познакомился с вами.
— А ваши стихи мне очень понравились, — говорил Панов Любе, идя вместе с ними в толпе. — Это — настоящая поэзия!
— Спасибо!
— Я понял, что вы из Сербии и пишете по-сербски.
— Да, по это не так важно.
— Конечно, конечно, — согласился он и добавил: — А не выпить ли нам пива в буфете?
— Почему бы и нет?
В дверях они встретились с Лукановым и другими руководителями партии, которые тоже направлялись в буфет. Димитров сразу понял, что этот «корреспондент» из Перника, таинственный курьер военной организации, назвавший себя Пановым, знаком и с Лукановым, и с Кабакчиевым… А с Антоном Ивановым он держался совсем просто. Все это приятно удивило Димитрова и Любу. Панов же улыбался им и говорил шепотом, стараясь, чтобы его не слышали другие:
— В действительности же я знаю вас давно, товарищ Димитров, хотя вы и не догадывались о моем существовании. Но сегодня пришлось открыться вам…
Он загадочно улыбался. Димитров положил руку ему на плечо, и так они вместе, почти в обнимку вошли в буфет.
Там к ним подошел Халачев, плевенский знакомый Димитрова и Любы. Некоторое время они говорили о стихотворении, написанном Любой. Никто не скрывал своего восхищения. Халачев неожиданно для всех вдруг сказал:
— А мы в Плевене уже вооружаемся.
Димитров удивленно посмотрел на него, а Люба спросила:
— Что это значит: «уже вооружаемся»?
— Это значит, — ответил Халачев, — что от революционных песен мы переходим к революционным действиям.
— Или, иначе говоря, — улыбнулся Панов, с видом заговорщика глядя на Халачева, — «продай пальто, купи винтовку»!
— Вот именно!
— Да, товарищ Димитров, — продолжал все так же загадочно Панов, — и я лично уже сделал это.
— Не слишком ли рано?
— Нет, товарищ Димитров, такая вот штучка никогда не помешает, — ответил Панов, вынимая из кармана маленький пистолет.
Димитров и Люба осторожно оглянулись, не наблюдает ли кто за ними. Затем спросили в один голос: