Генрих IV. Людовик XIII и Ришелье - страница 9

В Варфоломеевскую ночь Генрих Наваррский спас свою жизнь, но утратил свободу. Он был пленником Лувра и испытывал страстное желание бежать. Между

тем герцог Анжуйский был провозглашен королем Польши, и было решено, что он уедет из Парижа 28 сен­тября 1573 года и что его сестра Маргарита и весь двор будет сопровождать его до Бламона.

Маргарита была в это время в наилучших отно­шениях со своим братом, и мы склонны полагать, что-то же самое, что беарнец сделал для виконта де Тюренна, он сделал и для герцога Анжуйского, который, будучи любимцем королевы-матери, являлся превосходной защитой для пленника.

Так что два обстоятельства подталкивали беарнца к бегству: во-первых, то, что герцог Анжуйский, его защит­ник, удаляясь из страны, уже не мог его защищать, а во-вторых, то, что весь двор намеревался провожать его и в отсутствие всего двора надзор над пленником несо­мненно должен был быть менее строгим.

И потому герцог Алансонский, ставший герцогом Анжуйским после провозглашения его брата королем Польши, и Генрих, принц Беарнский, решили бежать во время этого путешествия, пересечь Шампань и принять командование над войском, предуготовленным для того, чтобы сражаться под их началом.

Миоссан, у которого не было секретов от королевы Наваррской с тех пор, как она спасла ему жизнь и, воз­можно, сделала его жизнь приятной, предупредил ее об этом замысле.

Терпимость беарнца, как видим, имела как хорошую, так и плохую стороны.

То ли потому, что Маргарита испугалась опасностей, которым могли подвергнуться во время своего бегства два принца, то ли потому, что ее уязвило, что ее не посвя­тили в тайну, она, в свой черед, рассказала все королеве Екатерине, но на условии сохранения жизни мужу и брату; однако бедняжке не было известно, что ее возлю­бленный Ла Моль в надежде не разлучаться с ней всту­пил в этот заговор и вовлек туда своего друга Коконаса.

В итоге жизнь Генриха Беарнского и герцога Анжуй­ского была спасена, но Ла Моля и Коконаса казнили на Гревской площади, тела их четвертовали и повесили на четыре виселицы, а головы насадили на колья.

Именно эти головы вспоминал Генрих Беарнский в минуту супружеской ненависти, упрекая свою жену Мар­гариту де Валуа и ее подругу Генриетту де Клев, герцо­гиню Неверскую, за то, что те под покровом ночи сняли эти головы с кольев, на которых они были выставлены на всеобщее обозрение, и своими собственными прелестными ручками захоронили их в часовне святого Мартина у подножия Монмартра.

Едва несчастная Маргарита утешилась после гибели Ла Моля, как новая трагедия, не менее страшная, снова погрузила ее в подобное же отчаяние.

Бюсси, храбрый Бюсси д'Амбуаз, был убит графом де Монсоро, который заставил свою жену, Диану де Мери­дор, назначить Бюсси свидание и, приведя с собой два­дцать человек, с их помощью убил его.

О, согласимся, что его гибель вполне могла повергнуть в отчаяние женщину, будь даже эта женщина короле­вой.

У несчастной Маргариты, которая, согласно ее «Мему­арам», была столь невинна, «что через неделю после своей свадьбы она не знала, довершен ли был ее брак», и, оправ­дывая простодушие своего ответа на вопрос королевы Екатерины: «Исполнил ли король, ее муж, свой супруже­ский долг?», говорит, что она оказалась «в положении той римлянки, которая, отвечая на упреки своего мужа, что она не уведомила его о том, что у него дурное дыхание, заявила: "Не будучи никогда близка ни с кем, кроме вас, я полагала, что у всех мужчин такое"»[5], у несчастной Мар­гариты не хватило духа отречься от Бюсси.

«Он был рожден, — говорит она в своих "Мемуарах", — чтобы быть ужасом для своих врагов, гордостью для своего повелителя и надеждой для своих друзей».

Бюсси, со своей стороны, горячо любил королеву Маргариту, так превосходно почтившую его память.

Однажды, когда во время яростной дуэли, случившейся у него с капитаном Пажем, офицером полка Ланкома, он подмял под себя этого капитана и готовился убить его, чтобы исполнить свою клятву, что тот умрет только от его руки, поверженный противник вскричал:

— Именем той, которую вы любите больше всего на свете, прошу у вас пощады!