Генрих VIII и его королевы - страница 17

Пристрастие Екатерины к наукам может оказаться столь же истинным, как и ее приверженность благодеяниям, но в связи с ним благочестивый экстаз был не столь выражен. Учителя, нанятые матерью, научили ее хорошему латинского языку в стиле Цицерона, и она писала на своем родном кастильском с достаточной элегантностью и правильностью. Эразм, мнения которого никогда не были до конца свободны от личного интереса, заявил, что «королева любила хорошую литературу, которую она успешно изучала с самого детства». Поэтому он был разочарован, когда она покритиковала его греческий перевод «Нового Завета» в 1516 году на том основании, что он вознамерился быть умнее святого Иеронима. Создается впечатление, что интерес к новой науке развивался медленно и никогда не посягал на ее ортодоксальные религиозные воззрения. Лорд Маунтджой, сам покровитель ученых, стал в 1512 году ее камердинером, а позже она сделала своего выдающегося земляка, Хуана Луиса Вивеса, наставником принцессы Марии. Вивес приехал в Англию в 1523 году, и в том же самом году Екатерина поручила ему написать трактат «Об образовании женщин-христианок». Эта работа была написана не специально ради образования Марии, но скорее в связи с общим интересом королевы к данной проблеме^>[35]. Вивес был не единственным ученым, которому покровительствовала Екатерина, но, вероятно, самым близким ей по настроению и целям. Похоже, что она скорее была хорошо начитана и умна, чем образованна в чисто академическом смысле, и, быть может, считала глубокую образованность несовместимой ни с ее полом, ни с социальным положением. Ее задачей было покровительство и поддержка, а не соперничество со своими подопечными, и Томас Линакр, Джон Колет, Ричард Пейс и Ричард Уитфорд были в определенной мере облагодетельствованы ее щедротами. Она поощряла Генриха в его довольно дилетантской интеллектуальности и была достаточно умна, чтобы льстить его самолюбию в этом отношении. Возможно, единственным видом искусства, в котором ее муж преуспел, была музыка, но по крайней мере в начале своего брака они, как кажется, обсуждали многие проблемы таким образом, что это удивляло их страны и вызывало восхищение в литературном сообществе. Такая блестящая репутация мало помогла Екатерине, когда после 1525 года разразились политические бури. Только Джон Фишер защищал ее умело и решительно и, вероятно, действовал лишь во имя ее дружбы, поскольку был признанным ученым и аскетом задолго до того, как она имела какую-либо возможность предложить ему свое покровительство.

В 1520 году Екатерина стала решающей фигурой в своей области. Поскольку она перестала быть лишь украшением и фоном для Генриха, постепенно определялась ее собственная личность. Во время «Лагеря из золотой парчи» она была гораздо менее заметна, чем кардинал Уолси, выполнявший ее поручения с минимальной готовностью и желанием. Раз Генрих стремился к дружбе с Францией, она не могла ему препятствовать, но у нее не было желания способствовать тому, что превратилось бы в военный союз против ее племянника-императора. В действительности, как подозревал Франциск, Генрих вел двойную игру, и, может быть, по этой причине принцесса Мария, которую французы так желали видеть, оставалась в Англии^>[36]. Это решение наверняка должно было понравиться королеве, даже если она не имела к нему никакого отношения. Карл посетил Англию незадолго до «Лагеря золотой парчи» и впервые встретился с Екатериной в Кентербери. Если у королевы было какое-то намерение восстановить политическое влияние, которое она уступила Уолси, то эта встреча предоставляла такую возможность. Император, вероятно, прекрасно знал, что его тетушка за кулисами действует в его интересах, но мог скептически оценивать ее влияние. Однако после трех дней, проведенных с Генрихом, он вполне мог восстановить свое доверие. Разговоры создавали обстановку семейной встречи, и на многие из них не были допущены даже самые доверенные советники. Екатерине все это должно было напомнить золотые дни десятилетней давности, за возврат к которым было дорого заплачено неприятными воспоминаниями о встрече с Франциском. Генрих, однако, был менее послушен, чем в то время, когда Фердинанд делал из него дурака. Уолси старался сохранить мир, который он так последовательно возводил в Лондонском договоре, а королева осторожно подталкивала его к имперскому союзу, но за эти годы он стал архитектором своей собственной политики. В начале 1521 года, торжественно заверяя Франциска, что их дружба прекрасна и нерушима, король начал закидывать удочку насчет брака своей дочери с Габсбургами. Его расчет был тонок, так как в мае король Франции воспользовался преимуществом в связи с тем, что его соперник был занят мятежом communeros, чтобы вторгнуться в Испанскую Наварру и захватить ее. Обострение вражды было неизбежным, и английские акции на дипломатическом рынке в значительно выросли в цене. Сначала Генрих предложил свое посредничество, но 29 июля он официально уполномочил Уолси заключить новое соглашение, и 14 сентября был подписан договор в Брюгге