Геополитический романс - страница 5

Тем более что совершенство вполне можно было уподобить радиации. Оно не поддавалось осмыслению, входило сквозь какие угодно врата. Скажем, сквозь изменение смысла слов. Чего, казалось бы, необычного в определении «бреющий»? Аристархов ничего и не находил, пока вхолостую «брил» вертолетом российские пространства. Разве только, когда «брил» в солнечный день над Волгой, чудилась некая — то ли в воде, то ли в воздухе — золотая пряжа, как бы заплетающая вертолет в золотой же чулок. Истинный смысл слова открылся Аристархову в Афганистане, когда он «сбривал» с песка людей в чалмах и в широких белых штанах, людей с обритыми наголо головами и в военной форме — одним словом, самых разных людей, а также верблюдов, какие-то таратайки, джипы с вертолетами. А то и целые глинобитные кишлаки с садами, после которых в воздухе оставалась одна лишь пыль. Сбривая с горячего лица земли живой и механический мусор (вернее, то, что капитану Аристархову было предложено считать за мусор), он открыл в себе качества истинного брадобрея. Ему неизменно хотелось привести лицо пустыни в первозданный вид, чтобы окровавленные лохмотья, бывшие некогда людьми, развороченные горбы и чрева верблюдов, остовы машин не оскорбляли взгляда Господа. И Аристархов, если представлялась возможность, обязательно делал низкий, самый что ни на есть «бреющий» круг, приводя воздушной песчаной волной местность в порядок, так, чтобы, кроме наливающихся изнутри черной кровью холмиков, ничто ни о чем никому не напоминало.

Собственно, Аристархов знал, что после выполнения «интернационального долга» в Афганистане он, подобно царю Валтасару, взвешен на весах и найден легче воздуха. Единственно, непонятно было, к чему при этом исчислять и разделять, как некогда Вавилонское царство, несчастную Россию? Знать-то Аристархов знал, но как-то сухо-отстраненно. Без кровавых — в белоснежных чалмах — мальчиков в глазах. Как каждый человек знает, что рано или поздно умрет. Но как бы не о себе. А как женился на Жанне, как родилась дочь Дина, как попал в Германию, так и вовсе перестал об этом думать, вдруг поверил, что будет жить долго и счастливо, прикапливая марки.

Жанну Аристархов вывез из Афганистана. Познакомился с ней в Кабуле в медсанчасти авиадивизии, где проходил диспансеризацию. Сестричка, намекнули Аристархову, в трауре, только что похоронила очередного своего старлея. Надо утешить. Чего-то не заладилось у нее с этими старлеями. Или у старлеев с ней. Как… так в гроб! Аристархову все карты в руки, если, конечно, не боится в гроб. Старлея-вертолетчика у нее еще не было, все старлеи-саперы да мотострелки.

Аристархов не боялся в гроб. С водочкой, с французским шампанским, стоившим здесь дороже, чем в Париже, с подтаивающими шоколадными конфетами в кульке двинулся под вечер в медсанчасть, и уже через час, плавая в поту, спал с ней на кирзовой медицинской кушетке, которую Жанна по такому случаю застелила свежей простыней с несколько странным штемпелем — «пионерлагерь «Чайка».

Она рассказывала Аристархову про своего последнего, подорвавшегося на мине, старлея, а Аристархов смотрел на таблицы с большими и маленькими буквами, курил пакистанский «Кэмел» и думал: как же так, плачет по своему Колюне, Колюнина душа еще не отлетела, а она уже спит с другим, как же это так? И не столько на такую-рассякую Жанну досадовал Аристархов, сколько на себя, что пришел, подлец, не поленился, с тепленьким парфюмерным шампанским, пачкающими пальцы конфетами, попользовался, тогда как по всем человеческим и Божьим законам не следовало, ох, не следовало! Невыносимо было это: Колюня да Колюня! И ведь не оборвешь, потому что где Колюня? В запаянном цинковом гробу Колюня! Вернее, то, что осталось от Колюни. И еще Аристархов досадовал, что если бы не он, то к Жанне обязательно пришел бы кто-нибудь другой и она точно так же застелила бы кушетку простыней со штемпелем «пионерлагерь «Чайка», то есть досадовал на все сразу и одновременно неизвестно на что, одним словом, на саму жизнь.

А потом Жанна вместе с амбулаторией перебралась на самую продвинутую в глубь Азии советскую военную точку за реку Гильменд. Аристархов садился там заправляться, частенько оставался ночевать, а утром не спешил улетать. Он твердо заступил на место подорвавшегося на мине Колюни, другого старлея-мотострелка, застреленного снайпером на выходе из духана, и еще, можно не сомневаться, многих живых и — мертвых офицеров, прапорщиков, да, наверное, и солдатиков.