Герман Лопатин - страница 7

Герман внимательно слушал. Маркс говорил точно и по существу. Так же, как русский вопрос, он превосходно знал множество других вопросов, касающихся подчас самых неожиданных сторон жизни человеческого общества. Герман убедился в этом, заговорив о последних работах в естествознании.

Беседовать с ним было поучительно и легко.

Несмотря на свои громадные знания, он не подавлял ими. В нем начисто отсутствовала «профессорская» складка (чего так боялся Герман).

Когда разговор особенно оживлялся, Маркс переставал ходить и останавливался напротив собеседника.

Он курил.

Зажигал большие коричневые сигары и, подходя к столу, стряхивал пепел в железную пепельницу. Над его головой таяли беловатые дымки…

В раскрытое окно задувал легкий ветер. Со двора доносились звонкие крики Тусси:

– Дикки, Блекки, сейчас же на место! Кому я говорю?..

После полудня в кабинет вошла Женни Маркс:

– Пора обедать.

Герман стал прощаться, но в приглашении Марксов остаться и пообедать вместе с ними было столько искренности и радушия, что понял: он им совсем не в тягость. Не стесняясь, можно продлить счастливые часы в их доме и наконец-то как следует пообедать.

– Вообще, запомните, Герман, мы обидимся, если, приехав в Лондон, вы вздумаете остановиться в отеле, – говорила ему по дороге в столовую Женни Маркс. – В нашем доме вы всегда найдете для себя отдельную комнату. Никто вас не стеснит. Вы можете бродяжничать, если хотите, хоть целый день и возвращаться только ночевать. А до тех пор, пока не выучитесь по-английски настолько, чтобы экономно вести собственное хозяйство, вы должны знать, что за нашим столом для вас всегда будет лишний couvert[4]. Договорились?

Герман, растроганный, молча кивнул.

Ставить ему лондонское произношение и обучать беглой английской речи взялась Тусси на следующий же день, в воскресенье, когда вся семья отправилась в Хэмпстед-хис.

Хэмпстедские луга, холмы и рощи – спасение для тех, у кого нет загородной виллы и лишних средств, чтобы ездить на воскресенье к морю. Всего час ходьбы от города, а от Мейтленд-парк-род и того меньше, – и вы в веселой сельской местности, где можно играть в горелки, прятаться в густых зарослях дрока, лазать на деревья или размышлять в одиночестве под столетним каштаном. Хэмпстед велик. Тысячи лондонцев тянутся к нему в свой рэст-дэй[5], а пронырливые торговцы пивом и всякой снедью устраиваются с товаром на самом виду у отдыхающих.

– Чтобы правильно говорить по-английски, – наставляла по дороге Тусси, – надо читать вслух Шекспира.

– Но я не знаю наизусть ни одного монолога, – развел руками Герман, – тем более на английском языке.

– Это не бела. Я буду читать, вы будете повторять – я стану поправлять.

– Ого! – усмехнулся Маркс. – Я и не представлял, что в тебе спрятан педагог.

– Не смейся, Мавр. Лучше помоги, что выбрать?

Но прежде чем Маркс решил, какой отрывок взять, старшая дочь прочитала:

Над широкой лужайкой звенел и переливался удивительно родной голос.

Герман вдруг остро вспомнил поля под Петербургом.

Там тоже звенел весной и летом этот немудрящий голосок. И цветы пахли так же. И чувства рождались добрые, неясные, тихие. Жаворонок… Как много может дать человеку эта крохотная, трепещущая в небе малость!

– Почему же он поет фальшиво? – спросила Ленхен. – Вон как заливается.

– Это для нас, Ним, а не для них…

– Погоди, – остановил дочку Маркс и взглянул на Германа, – пусть-ка отгадает откуда.

Женни прочитала еще несколько строк.

– Сцена прощания! – вспомнил Герман. – «Ромео и Джульетта».

– Ага, отгадал? – Тусси, довольная, повернула к отцу сияющее лицо.

– А это откуда? – спросила Женни.

– Слова Дездемоны. «Отелло». Второй акт.

– Третий.

– Все равно отгадал! – прыгала вокруг отца и сестры Тусси.

А потом Герман, к ее огорчению, не отгадал. А потом отгадал четыре раза подряд. А потом опять не отгадал…