Гибель дракона - страница 13

— Так точно, господин профессор!

— Значит, это вам знакомо. Но там работать значительно проще, — он опять улыбнулся. — На желтой расе мы проверили действие оружия номер один. Вам выпала честь проверить его на европейцах. Не каждому я мог бы доверить плоды своего многолетнего труда, господин Казимура. Не каждому, — задумчиво повторил он, поглаживая кончиками сморщенных пальцев крышку портсигара, и опустил голову.

Капитан теперь вспомнил все, что слышал о профессоре Исии. Со скамьи токийской военно-медицинской академии Исии пошел в армию. Потом изучал медицину в Европе и Америке. Бывал даже в России. Жизнь свою он посвятил микробиологии. Последнее время в армии прошел слух о каком-то новом виде оружия, рассчитанном на массовое истребление живой силы противника. Посвященные называли и имя изобретателя — генерала Исии, «колдуна», связывая его с отрядом 731, где он проводил свои опыты. А потом, заставив поклясться в сохранении тайны, добавляли, что он начиняет бомбы микробами.

— Божественный император вручает вам судьбу войны за создание новой Ямато! — продолжал генерал, зябко потирая руки. — Поэтому мы должны предусмотреть все, — он вновь перешел на деловой тон. — В случае эксцесса на границе, вам надлежит... — он помолчал, глядя в настороженные глаза разведчика, — надлежит сделать так, чтобы никто не нашел у вас этого, — генерал указал на портсигар. — Взорвите его, пусть даже он будет у вашего сердца — иного выхода нет.

— Моя жизнь принадлежит императору!

Самохвал сиял гимнастерку и критически осмотрел ее. Напевая вполголоса, отпорол подворотничок и бросил в мусорный ящик.

— При-идется но-вый при-ши-вать! — рассеянно пропел он, роясь в чемодане.

Карпов с интересом наблюдал, как ротный, не торопясь, оторвал нитку и, зажав ее губами, не переставая напевать, вынул из фуражки иголку, скрывавшуюся где-то в подкладке.

— Чистый хотите пришить? — заговорил Карпов. — Смотрите, будете блестеть — сороки унесут.

Самохвал улыбнулся. Нитка упала на колени, он с трудом ухватил ее пальцами:

— Тонкая работа! — и засмеялся. — Сороки — не страшно. А покажись я с грязным подворотничком — какой же пример солдатам!

Карпову хотелось поговорить с ним о людях, о делах в роте, но первым начать эту беседу он не решался. Самохвал, завязав, наконец, последний узелок, полюбовался своей работой и вдруг сказал:

— Не знаю я людей — беда! Две недели назад пополнение дали, где тут успеть. А впереди — такой марш.

Карпов разделял его тревогу. Он-то знал людей еще меньше. Вернее, он пока не знал их совсем. И все-таки счел нужным ответить командиру:

— А мне люди понравились. Хороший народ.

Самохвал вопросительно и удивленно поднял на него глаза.

— Да-да, — подтвердил Карпов. — На марше вы убедитесь в этом.

Грузный седой старик в потертой визитке сидел за широким письменным столом, перебирая толстыми, словно опухшими, пальцами, разноцветные листки деловых бумаг. Беспокойство чувствовалось в его резких, порой бесцельных движениях, в нервном подергивании плеч и той неестественной сосредоточенности, с которой он перекладывал бумаги с места на место. Мягкий свет, рассеянный цветной шторой, заливал комнату. На мраморной полочке камина, у ног бронзового рыцаря с копьем, тикали часы. Старик часто вытирал потную лысину, проводя по ней большим синим платком. Такая неприятность — сын отбился от рук, а тут изволь сидеть и выслушивать китайчишку. Да будь он хоть дельным человеком-то, а то так, грузчик, доброго слова не стоящий. «Ну и страшилище — все ребра наружу», — брезгливо отметил старик, окинув взглядом высокого полуголого китайца.

— Господин купеза... господин Зотов... Дети мало-мало кушай нада, — дрожащим голосом говорил китаец, быстро шевеля пальцами, словно отыскивая в воздухе нужные слова. — Совсем помирай теперя... Моя работай много будет. Моя будет послушная. Моя...

— Ну, хватит! — сердито бросил Зотов и вытер лысину. — Я подумаю. Иди.

Бормоча слова благодарности, китаец, пятясь, вышел из комнаты.

«Денек! — подумал Зотов, рассеянно барабаня пальцами по столу. — Денек! Надо бы хуже, да некуда... Тонна спирта-сырца взорвалась. „От неизвестной причины“. Знаем мы эту „неизвестную“! Вот только что ушел... ирод. Он убьет — не охнет, не то что спирт... Мишка — сын родная кровь — бунтует. Управлять вздумал заводом. Изобрел десятичасовой рабочий день! Ополоумел совсем. Мастера прогнал, стервец! Да какого мастера — золото, не человек. У него и мертвый работать стал бы. А ведь прогнал так, что и не воротишь. Натворил дел, всего за неделю. А дай-ка волю ему?..»