Гибель дракона - страница 15

— На отца озлобился? — тихо спросил он, бессильно откинувшись в кресле. — На отца? Уж лучше убей сразу, чем будешь добивать каждый день понемногу. Это мне поделом... Страдал, воспитывал. Ну, убивай, дурак!

Судорожно сглотнув горький комок слез, сын отвернулся. Отец! Ничем не вытравить из памяти колючие, пахнувшие табачным дымом усы отца, нежно щекочущие шею. Помнит Михаил и добрые, сильные руки, подбрасывавшие его до потолка, так что сердце замирало от восторга, дыхание останавливалось от сладкого страха... Когда-то в отце заключался весь его мир. Отец был всем хорошим, всем радостным. Видеть отца — купаться в счастье...

Но жизнь познал Миша не из отцовских ласковых рук. Дедушка Федор ввел его в жизнь рядом со своей дочкой Лизой, смешливой, любопытной. Невеста... Как долго стыдился он этого слова: дразнили мальчишки. А потом привык. Радовался письмам, которые присылали «дяди» из России. «Это за Хинганом?» — спрашивал Миша. — «Нет», — отвечал дедушка Федор и рассказывал детям о далекой и близкой стране, об их Родине. О лесах и реках, о степях и пашнях, о рощах и садах, о русских людях. Позже, когда Миша убегал от горбатой мачехи к дедушке в мастерскую и прятался в пахучих сосновых стружках, они с Лизой мечтали уехать вдвоем на Родину, в Россию, от всех бед: от страшной мачехи, от невыученных уроков, от пыли и грязи маленького городка, лишенного радостных красок. А еще позже он — уже юноша — слушал рядом с Лизой голос Родины. Этого голоса очень боялись японцы, они хватали всякого, кто осмеливался ловить запретную радиоволну. Да, любовь к России вырастала в Мише вместе с любовью к Лизе. А отец... Отец богател, пока вырастал его сын в доме Ковровых.

Отец. Какой чужой, какой злобный человек разговаривал сейчас с Михаилом! Юноша взглянул в выцветшие глаза старика и содрогнулся: они были спокойны и холодны... Этот расчетливый человек готовится оставить ему, наследнику, торговый дом. Думы его: о выгоде, о прибыли, о японцах, о войне с Россией.

— Убивать я тебя не собираюсь, отец. Ты напрасно это... скандалишь, — Михаил теперь стыдился своей недавней горячности. — Просто... Просто я хочу жить, как живут в России... на Родине, — поправился он. — Хотя я там никогда не был, но я русский. Там люди ради счастья живут, а ты — ради барыша.

Старик молча поднялся и беспокойно заходил по комнате. «Так вот откуда дует ветер: Россия!» — он ухмыльнулся в усы, дивясь глупой недальновидности сына. Поверил девчонке Ковровой. Что она знает? Сам Семенов вчера вечером говорил ему, Зотову: «Скоро „зотовскую зубровку“ будут пить в Иркутске, праздновать победу Японии — нашу с тобой победу...» Выродки эти японцы, а все лучше красных! Лопнули его денежки в России, когда японцы ушли с Дальнего Востока. А здесь — почет и уважение. Торговая фирма. Какая разница, кто устанавливает законы? Японцы, немцы, черт с ними! Плохой закон Зотовых обойдет. Над денежками никакой закон не властен.

Зотов наступил на освещенный солнцем квадратик. Блеснул лак ботинка. Старик сердито дрыгнул ногой и перешел в тень. Яркие краски ковра, оживленные солнцем, раздражали его.

— Значит, любишь? — хрипло спросил он, привалившись спиной к стене.

Михаил молча кивнул.

— И не жалко тебе отца?

— Жалко? — переспросил сын и, прищурившись, оглядел старика. — Я тебя не обижаю. Рано или поздно надо жениться... Ты бы лучше сам себя пожалел. Холуйствуешь перед японцами. Казимуру этого принимаешь, будто почетного гостя, а он... Твое вино пьют, продают, а к ним в магазин ты не зайдешь: низшая раса, вроде собаки...

— Молчи! — старик в неистовстве бил кулаками в стену. — Дурак!.. Дурак! Дурак!.. Нет тебе больше имени... Я тебе с малых лет твержу: не суй нос в политику. Считай барыши и помалкивай... Дурак!

— Не хочу я твоих барышей. Чем я хуже японца? Чем?.. Молчишь. Почему русских подданных арестовывают?

— Если этих «подданных» не арестовывать, они все вверх тормашками перевернут, как в России. Будем мертвечину жрать. Живо твой капитал прикарманят.

— Ну и пусть.

— Я эти деньги своим горбом наживал!

— Я люблю Лизавету. Я женюсь.