Гибель Осипа Мандельштама - страница 11
Белые решили, что арестант симулирует сумасшествие.
В Коктебеле началась паника. В ту пору Осип был влюблен в Майю Кудашеву, Майя — в Эренбурга. Писатель Эмилий Миндлин собрал их на совет — кому идти на поклон к Волошину. Отправилась Майя — отказ. Миндлин — отказ. Вынужден был отправиться Эренбург, бывший с Максом в размолвке. Наконец Волошин написал начальнику врангелевской контрразведки письмо:
«М[илостивый] г[осударь]! До слуха моего дошло, что на днях арестован подведомственными Вам чинами — поэт Иос[иф] Мандельштам. Т. к. Вы, по должности, Вами занимаемой, не обязаны знать русской поэзии и вовсе не слыхали имени поэта Мандельштама <…> то считаю своим долгом предупредить Вас, что он занимает [в] русской поэзии очень крупное и славное место. <…> Если <…> что-нибудь с ним случится, за его судьбу будете ответственны Вы перед русской читающей публикой. <…> Мне говорили, что Мандельштам обвиняется в службе у большевиков. В этом отношении я могу Вас успокоить вполне: Мандельштам ни к какой службе вообще не способен, а также [и к] политическим убеждениям: этим он никогда в жизни не страдал».
Письмо в Феодосию повезли Майя Кудашева и Викентий Вересаев. Начальник контрразведки, получив визитку «княгиня Кудашева», принял Майю любезно, однако тон письма его неприятно удивил:
— А кто же такое Волошин? Почему же он мне так пишет?
— Поэт…— ответила Майя.— Он со всеми так разговаривает…
Мандельштам был снова отпущен и еще более утвердился в мысли, что «поэзия — это власть».
Семь дней морем. Батуми. Здесь он снова был арестован — меньшевиками. И снова отпущен.
Когда меньшевиков сменили большевики и белые уступили красным, жизнь стремительно, непоправимо понеслась под откос. Но и потом, до конца жизни, он не отказался от мысли, что «поэзия — это власть»:
— <…> Поэзию уважают только у нас — за нее убивают. Ведь больше нигде за поэзию не убивают.
Майя Кудашева, влюбившаяся в Эренбурга (по всем законам романа и топилась, и травилась), вполне удачно выйдет потом замуж за Ромена Роллана. В трагические дни Мандельштам вспомнит о них всех. Он будет в Воронежской ссылке, когда в СССР приедет погостить Ромен Роллан. «Майя бегает по Москве. Наверное ей рассказали про меня. Что ему стоит поговорить обо мне со Сталиным, чтобы он меня отпустил…»
В лагере перед смертью просил биолога Меркулова:
— Вы человек сильный. Вы выживете. Разыщите Илюшу Эренбурга! <…> У него золотое сердце.
Подлинный поэт непременно нелеп…
Сам Волошин поэт также подлинный, но без нелепостей в том смысле, что экстравагантность наряда и поступков была всегда рассчитанной. Он утверждал, что верит в хиромантию, предсказывал судьбу по линиям рук, лечил друзей заговорами, производя впечатление и мудреца, и шарлатана.
Истинно же блаженный, божий человек Осип Мандельштам поставил безошибочный диагноз всему обществу, внешне еще очень бодрому, набиравшему силы, но уже тяжело зараженному. В личном одиночестве он разглядел будущее одиночество державы.
Себя губя, себе противореча,
Как моль летит на огонек полночный,
Мне хочется уйти из нашей речи
За все, чем я обязан ей бессрочно.
И — через две строки:
Поучимся ж серьезности и чести
На Западе, у чуждого семейства.
Это он, поэт, с опасностью для себя внушал нам еще в августе 1932 года. А мы только теперь, шесть десятилетий спустя, поняли, что жили все это время без соседей, как будущие, в скором времени, владельцы всего земного шара, жили под псевдонимом, маскируясь под СССР, и только теперь, в лихорадке, ищем подлинное имя.
Строки ясновидящего. Дата еще более ранняя — июнь 1931-го. Ничего не случилось с поэтом в этих краях, но ведь написал же:
На высоком перевале
В мусульманской стороне
Мы со смертью пировали —
Было страшно, как во сне.
……………………………………
Я очнулся: стой, приятель!
Я припомнил, черт возьми!
Это чумный председатель
Заблудился с лошадьми.
……………………………………
Так в Нагорном Карабахе,
В хищном городе Шуше,
Я изведал эти страхи,
Соприродные душе.
Сорок тысяч мертвых окон
Там глядят со всех сторон,
И труда бездушный кокон
На горах похоронен.
И бесстыдно розовеют