Гибель постороннего - страница 6

— Ну как тебе наш комиссар? — спросил Краснов у Акимова.

— Боевой комиссар! — одобрил тот. — Нет, Таня, честное слово! — добавил он, сдерживая улыбку.

Бурынькина отмахнулась:

— Вы все подшучиваете!

— Все-таки надо было брать эти грамоты сразу, — сказал Краснов. — Мало ли что будет осенью… Может, бланки кончатся.

Зазвонил телефон.

— Штаб слушает, — вымолвил Краснов негромко. — Стороженко? Евгений! Скажи ему, что он на бюро обкома будет объясняться. Тебе ясно? Кто перехватил?! Ты не паникуй… Возьми договоры. Договоры в Мушкине? Узнай все толком. Ну, давай, справимся.

Краснов стукнул трубкой и с легкой досадой произнес, что весть очень неприятная.

— Нет худа без добра, — заметил Козаченко. — Теперь кто-то поедет в Мушкино. Заодно и цепи забросит.

Бурынькина всплеснула руками:

— Дьявол ты, Козаченко! Совсем стыд потерял на своем снабжении. Ты еще подстрой нам неприятности, чтобы они тебе на руку выходили…

— Танюша! — с ласковой укоризной сказал Козаченко — Моя служба тонкая и деликатная. Ты еще не осознала ее политического значения.

— Как? — удивилась она.

— А так… Молодые энтузиасты с песнями строят в короткие месяцы летних каникул. Они не хотят жить в долг у общества, они отдают ему жар своих сердец.

Козаченко серьезно глядел своими наглыми твердыми глазами и говорил басистым приятным голосом, зная по опыту, что его всегда выслушивают до конца.

— Без цемента, кирпича, леса, сухой штукатурки, гвоздей, бетономешалок, лопат, топоров, палаток, сапог и службы снабжения угаснут песни энтузиастов, — продолжал он. — Воспитательная сторона третьего трудового семестра потеряет смысл. Вот как, Танюша, обстоят дела с моей службой.

— Демагог! — укорила Бурынькина. — У людей беда, а ты языком мелешь. Вот поехал бы в Мушкино и проявил там свои деловые способности.

— Не суетитесь, — заявил Краснов. — В Мушкино поедет Акимов.

Он собрался лететь первым утренним рейсом и хотел лечь пораньше, чтобы выспаться. Через открытое окно долетала из ресторана тяжелая быстрая музыка. Она дразнила Акимова, заставляла думать о праздной жизни, женщинах. Он уложил в саквояж полотенце, смену белья, фонарик. Потом побрился, вытер лицо одеколоном, спрятал бритву. Спать не хотелось, но он лег, испытывая какое-то смятение от ночной музыки.

Когда в дверь постучали, Акимов обрадовался.

Вошел Краснов.

— Спишь? — спросил он, вглядываясь в темноту.

Роберт стоял в освещенном проеме.

Акимов включил настольную лампу.

Краснов закрыл дверь, повернул ключ. В левой руке он держал кулек из газеты.

— Значит, летишь. — Он развернул кулек, вытащил из него бутылку конька. — Выпьем на дорожку.

Акимов вспомнил о «сухом» законе, но ничего не сказал. Роберт и без того знал, что он не станет пить.

— Ты всегда был идеалистом, — заметил Краснов. — Не представляю, как будешь жить после института? Ведь явно не впишешься в нормальную жизнь! — Он откупорил бутылку и разлил коньяк в стаканы. — Слушай, Юра. Только что позвонили из Юганска. В Мушкине погиб парень. Ширяев говорит, что ты его навязал им.

Акимов не сразу понял, что речь идет о Грише. Он непроизвольно спросил его об обстоятельствах гибели, надеясь, что Краснову, возможно, еще не все известно. Но он ошибся; Гриши действительно уже не было в живых.

Несколько дней назад паренек сидел здесь, рассказывал о себе, верил и не верил, что будет работать со студентами. «Я послал его на смерть», подумал Акимов.

Он не успел ни привязаться к Грише, ни узнать его, но почувствовал невозвратимую потерю. Если бы он оттолкнул его, вышло бы по-другому.

— Ладно, успокойся, — сказал Краснов. — Выпей.

Акимов подержал стакан и поставил обратно.

— Жалко мальчишку, — признался Краснов. — Меня не покидает ощущение, что я мог бы спасти и не спас…

Он выпил и закурил, глубоко затягиваясь.

— Гибнут чаще всего те, кто слишком доверчив к жизни, — подумал вслух Акимов. — Никакие наши уставы и законы не защитят их до конца. Были и у меня случаи, когда можно было сыграть в ящик. Но пронесло. Бог с ними! Не тот ты человек, Роберт, которому хочется раскрыть душу.

— Уволь! Сам не люблю разговоров про душу. У нас про нее вспоминают, когда надо затемнить суть дела. А дело-то просто: гибнут от дури. Ну кто его загонял в кузов грузовика? Сам залез. А грузовик перевернулся.