Гибель Ростова - страница 13

Иду на разведку. До катастрофы мне всегда нравился один симпатичный новенький особняк, нависающий над набережной. Вроде бы крутой, и даже чванливый особняк, но в то же время по-своему уютный и не очень большой.

Чувствуется рука хорошего архитектора. Там во дворике росли какие-то экзотические, не о пинии, не то средиземноморские туи. Особенно меня добивали вьющиеся розы в сочетании со светильниками. Интересно посмотреть, что там сейчас…

Путешествовать теперь можно свободно. Солдаты совершенно перестали навещать город. Оно и понятно. Грабить нельзя — себе дороже. Охотиться тоже не на кого. Ни крыс, ни марсиан. Боже, как я теперь богата.

Вот бреду по Садовой и заворачиваю в Краеведческий музей.

В прежние годы я выучила наизусть здесь каждую витрину. Вот я разбиваю стекло и беру в свои сморщенные руки серебряный петровский кубок. Он мне давно нравился. Пожалуйста, он мой. Можно унести. Но зачем.

Картинная галерея на Пушкинской. Вот полотно самого Айвазовского, подлинник. Сколько он стоит? Картина не большая по размеру, можно легко унести и повесить, хотя бы у себя в подвальчике, или в новой квартире.

А можно поселиться прямо здесь — в зале, под этим великолепным дворцовым потолком.

Чувство обреченности, странно смешивается с ощущением небывалой абсолютной свободы. Если бы не физическое недомогание, и не осознание своего уродства, я была бы почти счастлива.

От музея бреду к набережной, пересекаю ржавые трамвайные пути, густо заросшие травой. Когда-то здесь шумел блошиный рынок.

Вот мой любимый антикварный магазин. Василий водил меня сюда и мы вместе облизывались на мебель красного дерева. Денег конечно не было у обоих. Особенно нравилось полукресло, в стиле модерн. И вот теперь оно мое.

Выволакиваю этот антиквариат прямо на крыльцо магазина и с комфортом разваливаюсь, глядя на перспективу пустой улицы.

Куда теперь?

Вроде бы надо вниз, к Дону. Где-то там, желанный особнячок. Кто жил в нем? Бандит? Депутат? Наркоторговец? А какая теперь разница? Все равно хозяин этого великолепия давно долечивает свою лейкомию где-нибудь в Испании. А я грешная, воспользуюсь его гостеприимством.

Не заметила как заснула в кресле. Как старушка. Что-то меня часто в сон клонит. Могу отрубиться в любой момент. Когда проснулась — уже вечерело. На западе, через ветки усохших деревьев по Станиславского видна колокольня Собора.

Боже мой. Ведь я когда-то очень хотела побывать там на верху, над самыми часами. По попы туда не пускали.

А теперь можно. Теперь ВСЕ МОЖНО…

Память услужливо подсунула картину моего последнего посещения Собора.

То был день Пантелеймона Целителя. Поздравления Владыки, которого тоже звали Пантелеймон. Разумеется это тоже из той, другой жизни, до катастрофы.

Мощный хор уверенных мужских голосов. Сразу чувствуется, что это не нанятые артисты, и не старушки-прихожанки. Уж очень сильные голоса «воинов Христовых» — не то монахов, не то попов. Дюжие, откормленные, крепкие дяди. И какие-то несовременные. Закроешь глаза, и сразу легко представляешь доблестных мужей в кольчугах.

У этих же, вместо кольчуг — длинные черные одеяния, а лица — как с икон сошли. Настоящие бородатые, русские лица. Им и вправду пошло бы быть воинами при царе Алексее Михайловиче.

Где они все теперь? Скорее всего утонули, как пассажиры «Титаника», ведь это был, скорее всего, хор из Старочеркасского мужского монастыря. Если так, то смиренных монахов накрыло десятиметровая волна Цунами от прорванной Цимлянской плотины. Но лучше об этом не думать…

Лучше думать, что все они в раю. Все эти мужчины в черном. Ведь они так истово молились. Самое место в раю.

Пересекаю пустую площадь перед Собором. Вот и колокольня. Рука сама тянется перекреститься. Это успокаивает. Как говорил бедный Коля: «Молитва — это комплекс положительных психо-физиологических воздействий».

А наш батюшка проще сказал: «Молитвочки успокаивают. Ты, дочь моя, себя понуди. Потом легче будет. Молитвочки они такие… К ним привыкаешь, а потом с ними уже легко становится».

Вот я медленно ползу по железным ступеням. Какая лестница крутая, как высоко. Как хочется посмотреть на землю сверху (пусть хоть эта мечта сбудется). Посмотреть не на остохреневший Ростов, ставший мне тюрьмой и могилой, а именно на землю, на степи Задонья, на огромное открытое небо. Буду всматриваться в открытое пространство, впитывать его до головокружения.