Гибель Светлейшего - страница 19
— Ничего я вам не дам! Слышите? Ничего! Зарубите на носу!
— Слышу.
Николай Николаевич швырнул письмо в ящик письменного стола и, не обращая внимания на гимназиста, принялся мыть в эмалированном тазу картофельную шелуху.
— Ну, что же вы не уходите? Что вы здесь торчите?
— Я пойду, — покорно ответил гимназист, но не пошевелился. Ему хотелось рассказать о своем горе и одиночестве.
— Я вам ни копейки не дам. Ни копейки! И даже этой дрянью не накормлю! — Потемкин показал картофельную шелуху на огромной розовой ладони. — Слышите? Не надейтесь!
— Слышу.
Заправив картофельную шелуху в мясорубку, Николай Николаевич ожесточенно завертел ручку. Олег вздохнул и поднялся со стула.
— Прощайте.
Хозяин проводил незадачливого гостя до прихожей, открыл перед ним дверь и мгновенно захлопнул ее.
— Кажется, с обыском. Милиция!
Они стояли, затаив дыхание, в прихожей и слушали тяжелые гулкие шаги, раздававшиеся за дверью.
— Назад спускаются, — облегченно вздохнул Николай Николаевич, вытирая рукавом капельки пота, выступившего на лбу.
Окончательно успокоившись, он отправился один на разведку. Тревога оказалась ложной. Милиция ошиблась подъездом. Обрадованный Потемкин поспешил вернуться в свою квартиру.
— На всякий случай еще подождем минут десять, — сказал он. — Лучше им на глаза не попадаться. Береженого и бог бережет.
— Я не тороплюсь.
— Ну, идите сюда!
Они снова прошли в комнату, и Олег опустился на тот же стул.
— Вы из Крыма давно приехали? — спросил Потемкин уже не столь суровым тоном.
— Сегодня утром.
— Ну, как жизнь там?
— Ничего.
— Хлеб есть?
— Есть. Дорогой только.
— А сало?
— И сало есть. Тоже дорогое.
— И все открыто продается?
— Конечно. За деньги…
— Замечательно!
— Для тех, у кого деньги есть.
— Деньги — это тлен. В Петрограде и с деньгами с голоду подохнешь! — вдруг рассердился Потемкин. — Поживете тут, увидите. У вас родители здесь?
— У меня никого нет. Я один.
— К кому же вы приехали тогда?
— Здесь жила мать с сестрой. Но они уехали.
— И родственников нет?
— Нет.
— Да ведь вы же здесь пропадете с голоду!
— Пропаду.
— Ну, хорошо, сегодня, предположим, я вас накормлю картофельной шелухой. А завтра вы что будете есть?
— Не знаю.
— Это мне нравится. Кто же тогда знает?
Олег молчал. Что он мог на это ответить?
— А остановились вы где?
— В Лесном. У тетки.
— А вы сказали, что у вас родных нет?
— Она тоже уехала. В квартире одна нянька осталась. Глухая старуха.
Потемкин с любопытством и сожалением смотрел на близорукого гимназиста в очках.
— Сколько вам лет?
— Шестнадцать. Скоро будет!
— Ну, что же, поужинаем вместе. Расскажите мне про Крым, пока я поджарю картофельные котлеты.
Николай Николаевич топил железную печку плотными листами, вырванными из валявшейся на полу книги, и готовил ужин. Олег рассказал про смерть отца во время отступления деникинцев, про встречу с Грозой-Волынским, про «Бюро частной связи», про Севастополь, про морское путешествие на шаланде Никифора, про Одессу.
Потемкин слушал с жадным вниманием.
— Но вы же настоящий герой! — воскликнул он, когда Олег закончил свой рассказ.
— Я хотел скорее пробраться к матери.
Хозяин разделил котлеты из картофельной шелухи на две равные порции и протянул гостю обе тарелки:
— Выбирайте любую!
— Мне все равно, — сконфузился Олег.
Никогда еще гимназист не ужинал с таким аппетитом. Хозяин разошелся и завершил пир настоем шиповника с сахарином. После он закурил трубку, набив ее вместо табака сушеной крапивой, и, разомлев, начал клевать носом.
Надо было идти. Олег поднялся и стал прощаться.
— Ну, что же, приходите завтра, накормлю, — подумав, пригласил Потемкин, протягивая руку гимназисту. — Только не раньше пяти часов вечера. Днем я занят, хожу на службу.
— Спасибо, — поблагодарил Олег, надевая фуражку. — Я приду.
Сын коммунара
Олег торопливыми шагами возвращался в Лесной. Он спешил, боясь, что глухая старушка заснет, и тогда невозможно будет попасть в квартиру. Несмотря на поздний час, некоторые жильцы дома не спали. Во дворе, перекопанном под огород, они собрались кучкой и шумели. На одной из крохотных грядок кто-то выдернул зеленый лук.
— Это Митька Капустин! — кричал Яшка. — Митька!