Главный врач - страница 13
— Давай заполняй вот это, — сказал, указывая на анкету. — И автобиографию напиши. Только не развози биографию: коротко и самое главное. Бюро начинается в одиннадцать. Надо поспеть.
Алексею Мильченко понравился. Понравилась его деловитость, простое открытое лицо, обветренное, какое бывает у людей, которые много времени проводят на свежем воздухе. И улыбка понравилась — откровенно добродушная, дружеская. Люди с такой улыбкой всегда располагают к себе. С ними сразу становится спокойно и уверенно. А Корепанов, когда шел сюда, волновался.
Потом, уже на бюро обкома, он тоже волновался. Может быть, потому, что на бюро обкома он был первый раз в жизни, а может, потому, что бюро вел первый секретарь Гордиенко — командир прославленной дивизии, о котором во время войны по всему фронту рассказывали истории, похожие на легенды.
Бюро утвердило Корепанова главным врачом областной больницы, и он в тот же вечер выехал в Киев. В министерстве вопрос тоже решился быстро. Но с оформлением документов задержались, и когда Корепанов вышел из министерства, уже совсем стемнело.
До отхода поезда оставалось три часа. Хотелось есть, и Алексей зашел в небольшой ресторанчик, неподалеку от вокзала. Столики были заняты, лишь у окна, в уголке, — одно свободное место. Алексей занял его. Осмотрелся. Рядом с дверью, куда исчезали официанты с грязной посудой, — небольшая эстрада. Там, на некрашеном табурете, сидел солдат и, глядя поверх людей грустными глазами, играл на баяне. Корепанов даже растерялся от неожиданности: он узнал Стельмаха.
…Госпиталь в Смоленске. Лето сорок четвертого года. Госпитальная комиссия. Иван Севастьянович выслушивает Стельмаха и морщится, потому что за окном на улице все идут, идут, идут военнопленные, стучат деревянными подошвами, мешают слушать.
Госпиталь готовился к передислокации, и надо было срочно решать судьбу раненых: кого на фронт, кого — демобилизовать, кому — отпуск. Стельмаха тогда признали негодным к военной службе. У него было тяжелое повреждение легких, и ведущий хирург опасался, что может наступить осложнение. Но Стельмах не поехал домой, в свою Одессу, а вернулся на фронт. И вот остался жив. Сидит, играет на баяне.
На нем была чистая гимнастерка, полинявшие солдатские брюки и простые кирзовые сапоги.
В другом конце зала, за двумя сдвинутыми вместе столиками, пировала какая-то компания — шесть человек. Они были уже навеселе, много ели, громко разговаривали и до неприличного громко смеялись. Один из них — толстый, бритоголовый — поднялся и пошатываясь направился к эстраде, что-то шепнул Стельмаху, ткнул ему в руку ассигнацию и вернулся на свое место.
Стельмах поправил ремень, вздохнул, сдвинул черные, как смоль, брови и, по-прежнему не глядя на людей, стал наигрывать старую нэпманскую песенку.
«Купите бублики, гоните рублики…» — подпевал бритоголовый.
Он, должно быть, позабыл слова, потому что все время повторял одно и то же: «Купите бублики, гоните рублики…»
Когда Стельмах закончил, бритоголовый налил большой бокал вина и опять направился к эстраде.
— Разбередил ты душу, — бормотал он. — Спасибо, что разбередил душу… Выпей за наше здоровье, солдат…
— Стельмах! — громко позвал Корепанов.
Стельмах вздрогнул. Он увидел Алексея. Быстрым движением сбросил ремень, положил баян на табурет и, отстраняя назойливого толстяка, пошел к столику, за которым сидел Корепанов.
— Алексей Платонович! Товарищ начальник!
Они поздоровались.
Столик к этому времени освободился, официант убрал посуду.
— Садись, Яша, — предложил Алексей и попросил официанта принести ужин на двоих и бутылку вина.
— Быстро! — добавил Стельмах.
Официант метнулся к буфету, тотчас же возвратился с бутылкой и заработал штопором.
Алексей налил бокалы.
— Выпьем за встречу, Яша!
— За такое дело можно и выпить.
Стельмах ел и все время говорил.
— Я мог думать о чем угодно, только не о том, что встречу вас. И вдруг появляется Алексей Платонович и кричит: «Стельмах!» С ума сойти можно. А где Анна Сергеевна?
— Ее нет… — тихо произнес Корепанов.
Яша несколько секунд молча смотрел на Алексея, потом ударил себя кулаком по колену. Смуглое подвижное лицо его исказилось.