Глаза химеры - страница 32

Теперь пора. Медленно, осторожно он двинулся вперед. Руки по швам. Дыхание ровное. Главное ни о чем не думать. Перед глазами мельтешили непрошенные картинки. Вот он ест суп, а половина поселка, затаив дыхание, наблюдает за ним, словно за редким зверем и слушает, как гремит жестяная ложка. Вот лицо старшего брата Эдмунда, снова поселок и тощие дворовые псы, вечно чумазые ребятишки и бабы с тряпками, и угрюмые мужчины, и еще диковатые подростки, а потом белобрысая малявка, шмыгающая носом, в ней есть что-то цепляющее, задерживающее взгляд, затем дорога, нескончаемая дорога, километры лет, исхоженных по земле…

Как всегда, это произошло незаметно. Воздух сделался плотным, холодным и стал сворачиваться в комок, как лист бумаги. Что-то коснулось лица, грубо мазнуло по щеке, и он снова услышал этот нечеловеческий шепот, называющий имя. Желудок скрутило в узел, на языке налипла медь, в висках застучало.

Почему каждый раз это происходит как впервые?

Ближайший фонарный столб изогнулся, словно то была резина, а не металлическая труба. Антикварные вензеля растаяли, шары плафонов обмякли, скукожились, столб отвесил нелепый поклон, но тут же выгнулся назад, пьяно мотнулся в сторону, обрел глубокий мазутный цвет, а его окончание набухло и раскрылось новым смертельным цветком, в центре которого загорелись три алых огня. Лепестки оказались острыми суставчатыми жвалами. Из-под основания чудища вытянулись змеевидные отростки с присосками, вцепившимися в брусчатку. Оболочка ощерилась пластинчатыми наростами, наподобие хитинового покрова насекомых.

Все это сопровождалось странным звуком на высокой частоте за гранью слышимости, от которого закладывало уши. Наверное, любое другое создание с обостренным слухом забилось бы в припадке на месте. Но человек оказался не восприимчив.

Химера закончила превращение. Она возвышалась над гостем, плавно покачиваясь вверх-вниз, и три огонька горели из черных недр, сливаясь в одно багровое пятно.

Следующий ход за ним. Толкователь замедлил дыхание перед вхождением в транс. Контакт возможен в особом психическом состоянии, впадать в которое могли только братья из Ордена. Он забыл про тело, отрешился от внешнего мира и раскрыл разум неведомому. Ощущение времени исчезло; там, за гранью, с равным успехом могли бы идти годы или тянуться одна секунда. Что-то шевельнулось, проскользнуло внутрь, растворилось в нем, как капля чернил в стакане воды. Он почувствовал чужое присутствие. Очистив сознание от мыслей, он стал ветром и землей, морем и небом, всем и ничем; и оно просматривало его память, словно размазанную по стеклу каплю раствора в микроскоп; оно читало его жизнь, от рождения, год за годом, каждый прожитый день, просеивало его сквозь себя, как песок, и выбирало, откладывало, классифицировало все, что могло бы взять. Все, что могло бы стать платой за вход.

Потом вернулось зрение, и человек обнаружил себя сидящим на мостовой. Отдышавшись, он воздвигся на ноги. Поискал брешь в куполе; долгожданный подарок, за который потом будет расплачиваться мигренями и неделей бессонницы.

Входа не было.

Человек посмотрел на химеру. Огоньки внимательно следили за ним. Жвала сонно подрагивали.

Удивление его было настолько велико, что не оставило места для разочарования и, уж тем более, страха.

— Почему? — прохрипел он.

Химера мерно качалась. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Как бы кивая: да, именно. Цена повысилась. Впервые за всю жизнь ему отказали. Скромного подношения оказалось мало. Внезапно что-то сверкнуло меж трех огней, на мгновенье ослепив его. Ощутимый, но легкий удар — как щелчок по носу. Толкователь пошатнулся, чувствуя, как тело наливается тяжестью, а мускулы слабеют. Он пятился назад, шаркая по каменной кладке, а химера все кивала вслед. Онемевшие ноги подогнулись, и отверженный упал, пополз на четвереньках, к цилиндрическому рекламному щиту, чтобы найти там опору. Это длилось вечность, но вот ему удалось привалиться спиной, к тому времени тело потеряло всякую чувствительность, лишь сведенные судорогой ноги жалобно отвечали болью.

Вечер густел. Скоро человек навсегда застынет в сумерках, как доисторическая мошка в куске окаменевшей смолы.