Глобальные трансформации современности - страница 32

На стадии раннеклассовых обществ формы самореализации индивида были почти всецело предзаданы его местом в системе общественного разделения труда (обычно передававшимся по наследству), связанным с ним статусом и положением в иерархии власти, что в целом и определяло его материальный достаток. На сословно–классовой стадии, благодаря некоторому (в большей или меньшей степени) сужению экономических функций государства при развитии частнособственнических отношений и дальнейшем усложнении всех сфер общественной и культурной жизни, индивидуальное, творчески–деятельное начало в человеке получает возможность более глубокого и полного раскрытия.

Теперь от человека, от его способностей, ловкости и решимости действий в конкретных жизненных коллизиях, в которых он нередко оказывается вопреки своим намерениям, зависит его положение (и возможность самореализации) в обществе. А это, с одной стороны, определяет появление в общественном сознании идеи о самоценности отдельно взятого индивида и его усилий, а с другой — способствует укоренению представления о личностном, не опосредованном формами общественного культа, характере отношений отдельных («избранных») индивидов и высших сакральных сил, определяющих ход мировых событий.

Иерархически соподчиненные ранее компоненты системы «мир богов» — «сакрализованная державность» — «отдельные люди» перегруппировываются и выстраиваются уже не по вертикали (согласно которой отношения конкретных индивидов и богов неизбежно опосредуются государственным культом), а во взаимосвязи и взаимооппозиции друг к другу (по образцу вершин и сторон треугольника). Похоже, что развитие личных форм религиозного мироощущения, прямое обращение верующего (как частного лица) к богам или даже, начиная с древнего Израиля, к единому Богу прямо коррелируется с осознанием обществом оппозиции «человек — власть».

В социально–экономическом плане это соответствует появлению негосударственных форм собственности, в нравственно–идеологическом — признанию за человеком морального права на оппозицию к освященному авторитетом предков общественному мировоззрению (досократики и софисты в Греции; не признававшие святость Вед сторонники «неортодоксальных» учений древней Индии — адживики, чарваки, джайны и буддисты; в известном смысле ранние даосы в Китае; первые поколения зороастрийцев на юге Средней Азии и пр.) и даже выступить с открытым осуждением «власть придержащих» (пророки Израиля и Иудеи).

Такое положение дел стимулирует рост личностного самосознания, обратной стороной которого выступает все возростающее (пока лишь у единиц) ощущение противоположности, даже противостояния индивидуального «Я» окружающей социальной, в значительной мере обезличенной, «огосударствленной» реальности. Отсюда вытекает религиозно–философская проблема личностного бытия–в–мире и человеческого отчуждения. Именно поиски ее решения, со всеми связанными с ней этическими, метафизическими, гносеологическими и прочими вопросами определила сущность той переломной в духовном развитии человечества эпохи, которую К. Ясперс назвал «осевым временем».

Под «осевым временем» К. Ясперс понимал период между VIII и III вв. до н. э., когда в разных частях Старого Света практически одновременно действовали греческие философы, иудейские пророки, проповедники зороастризма в Иране, основоположники важнейших религиозно–философских течений Индии и Китая. Конкретный человек, личность была осмыслена ими в качестве самоценного, сопричастного сущностным основам бытия (Бога, Брахмы, Дао и пр.) начала как субъект, несущий личную отвественность за свои помыслы, слова и деяния перед неким персонифицированным (иудаизм, зороастризм) или деперсонифицированным (буддизм, веданта, даосизм) духовным Абсолютом40. В этом смысле ясперсовское «осевое время» является по сути тем этапом развития человеческого духа, на котором личность впервые осознает себя самоценным субъектом культурно–исторического творчества, противопоставляя себя внешнему миру социальной реальности и государственной власти.

В общественном сознании появляется антитеза «пророк и власть», «поэт и власть» или «мудрец (отшельник) и власть», что, особенно в контексте античной культуры, дополняется противопоставлением мудреца, прорицателя или поэта невежественной, неустойчивой в своих симпатиях и антипатиях толпе (Пифагор и италийские греки, Анаксагор, Протагор или, особенно, Сократ и афиняне и пр.).