Глубь-трясина - страница 7
– Так бес, он не германец, владыко, чтоб его скопом одолевать. – Но видя недоумение и неудовольствие на лице преосвященного, старец поклонился и сказал:
– Прости меня, владыко, за благословением я пришел, уходить я надумал.
– И об этом поговорим. Расскажи-ка, как ты спасаешься.
– Да что тут рассказывать, – развел руками старец, – молюсь, да и только.
– Как же ты постишься?
– Плохо, владыко, только зимой и выходит у меня пост.
– Что же у тебя зимой?
– Раз в седмицу к сухарику с водичкой прикладываюсь.
– Раз в седмицу?!
– Да реже не на пользу будет, думы о чреве тревожить начнут.
– Кто-нибудь знает про такой твой пост?
– Да никто про меня ничего не знает, не вижу я людей, а волкам-то не интересно.
– Заходят волки-то?
– Да прям рядом логово.
– А куда это ты уходить собрался?
– За сто верст отсюда есть Глубь-трясина...
– Знаю-знаю.
– Вот туда иду.
– Да что ж там делать-то будешь? Место гиблое, топкое.
– Монастырь строить буду.
– Что?! – после долгой паузы испуганно спросил преосвященный. – Я не ослышался, отче? Или шутишь?
– Нет, ты не ослышался, владыко, да и не пристало мне шутить.
– Тогда объяснись. Что за решение немыслимое? Что за напасть на тебя напала?
– Нет, владыко, не напасть, мне явился мой небесный покровитель, святитель Спиридон, и он повелел мне идти в Глубь-трясину и строить там монастырь его имени, последнее прибежище для гонимых и страждущих в страшные времена, скоро грядущие.
– Да ты еще и пророчествуешь! Ты не просто умом повредился от уединенной жизни. От гордыни такое пустынножительство. И ясно теперь, кто тебе явился!
– Нет, владыко, не бес мне явился, я это твердо знаю.
– Много берешь на себя, отче, ты не Антоний Великий.
– Я знаю, что я не Антоний.
– Запостился ты, отче, не по силам крест на себя взвалил. Беспредельна хитрость бесовская. Он, лукавый поганый, науськивает на непосильные подвиги, потрафляя гордыне нашей, духовник велит пятьдесят поклонов класть, а бес нашептывает – делай двести... А помнишь, как одному древнему подвижнику аж в виде Христа самого явился и говорит: "Иди в город: там епископ умер, один ты достоин", а тот и пошел, яко слепец, да и – в пропасть!
– Знаю я, владыко, из "Отечника" примеры скорбные падений.
– И упорствуешь в своем безумном решении? Ты надорвал свои силы, постник, ты поражен лукавым, ты никуда не пойдешь, не будет на твое безумие моего благословения.
– Спаси тебя Господи, владыко, с меня достаточно благословенья святителя Спиридона.
– Ну что ж! Коли так отвечаешь, вольному воля. Глубоко увязшему в трясине бессмысленно подавать спасительный шест, вместе с ним утонешь... Из чего же ты там монастырь собираешься строить? Из тины, из ила?
– Не знаю, владыко: то не моего ума дело; святитель Спиридон все устроит.
– А зачем ты ко мне пришел?
– Сказать о том, что сказал. Прости меня, владыко, молись обо мне, грешном.
И старец ушел от архиепископа. В тот же день он собрал вокруг себя семьдесят человек строителей. И кого тут только не было: и простолюдины, и дворяне (один даже графский сын), и монахи, и крестьяне, и фабричные, и солдаты – всех сословий, профессий и возрастов. Собирал он их по какому-то своему наитию, всем говорил одно и то же – идем со мной строить монастырь в Глубь-трясине; и все, к кому он так обращался, следовали за ним без лишних разговоров. И солнечным сентябрьским утром, под Рождество Богородицы, собрались они все на опушке у Большого бора и двинулись гуськом вслед за старцем к Глубь-трясине. Их молча провожала стая волков, неподвижно стоявших у пещеры старца. Так вошли они в Глубь-трясину и попали на глиняный остров.
– Из этой глины мы будем делать кирпичи, – сказал старец, – а вот здесь выроем колодец, в который уйдет вода Глубь-трясины.
Несколько дней спустя к деревне Болотной, примыкавшей с юга к Глубь-трясине, подъехала карета и из нее вышел архиепископ Алексий. Всполошившиеся нежданным высоким визитом, жители деревни никак не могли взять в толк, о каком старце и о каком строительстве спрашивает преосвященный. Вот она, Глубь– трясина, как была, так и есть, накрытая шапкой зеленоватого тумана, шаг один с мостков – и нету человека, нет прохода через нее, все она поглощает, все тонет в ней.