Год жизни - страница 28

— Тут дело не только в них. Не забудь о Крутове.

— Да, Игнат Петрович ужасно упрям. Его сдвинуть с места...

— Георгий Асланович! — перебил инженера подошедший Смоленский.— Извините, Алексей Степаныч, я вам помешал... Георгий Асланович, послушайте мотор.— Сильное энергичное лицо Кеши Смоленского было сейчас растерянно.— Не пойму, что стучит. И на малых оборотах пробовал, и на больших. На пальцы непохоже, на клапана — тоже.

— Пойдем, Алексей, посмотрим,— Арсланидзе легко спрыгнул на землю.

Со стетоскопом в руках начальник парка внимательно выслушал дизель со всех сторон. Трубочка стетоскопа придавала Арсланидзе вид врача. Недоставало только белого халата.

— Дай газку! — коротко командовал инженер бульдозеристу, передвигая стетоскоп.— Еще! Так... Сбрось газ. Выключи форсунку третьего цилиндра. Видал? Вот тебе и разгадка. Разбери третью форсунку, очисти распылитель и посмотри пружину плунжера. Наверняка загвоздка в ней.

Арсланидзе взял Шатрова под руку и пошел с ним к зданию механической мастерской. Смоленский проводил инженера влюбленным взглядом.

Среди механизаторов прииска ходили настоящие легенды об Арсланидзе. В самых трудных случаях, когда становились в тупик многоопытные бригадиры и регулировщики, Арсланидзе в десять минут ставил безошибочный диагноз.

Секрет его редкостного знания двигателей и механизмов объяснялся просто. Арсланидзе рос в рабочей семье потомственного слесаря. Начиная с отца и кончая семилетним братишкой, все возились с шестеренками, втулками, подшипниками. В доме постоянно пахло карбидом, шипела паяльная лампа. Георгию не было еще и двенадцати лет, а все соседи уже приглашали смышленого парнишку починить швейную машину, велосипед, патефон. В шестнадцать лет юный механик начал прирабатывать на ремонте автомобильных моторов в гараже Союзтранса. Ему повезло. Он попал в руки седоусого мастера, который собаку съел в своем деле. Он-то и вложил в душу Арсланидзе чудесное понимание моторов.

В мастерской Арсланидзе обвел довольным взглядом станочников. Отовсюду к нему поднимался бодрый шум живой работы. В воздухе пахло машинным маслом и горячим железом.

— Вот,— широко повел рукой Арсланидзе,— всё вам, горнякам,готовим.

— Благодарствуем тебе, Георгий свет Асланович,— стаскивая шапку с головы, сказал Шатров.

Глаза Алексея ласково смеялись. Сегодня с утра, весь этот ясный, не по-зимнему светлый день его подмывало желание шутить. Зоя наконец приехала. С собой она привезла долгожданную домашнюю библиотеку. Дела на участке шли хорошо. Все ладилось, все радовало Шатрова и обещало еще большую радость впереди.

— Ты что сияешь сегодня, словно из капремонта вышел?— спросил Арсланидзе, морща губы от внутреннего, удерживаемого смеха.— Именинник? Или рупь-целковый нашел? Смотри, брат, старые бабки говорят, если человек очень радуется, непременно с ним вскоре какая-нибудь пакость случится.

— Например? — задорно спросил Шатров.— Ничего и никого не боюсь!

— Даже Крутова? — притворно испугался Арсланидзе .

— Даже Крутова,— подтвердил Шатров.— Что мне его бояться, Георгий? — тихо добавил Алексей, помолчав, заметно потускнев.— Правда, он за последнее время сильно изменился. За что-то злится на меня, чувствуется. А за что, не пойму. Неужели все еще за тот разговор? Ну и пусть его. Пустяки. Не во мне дело. В каких условиях работают люди! А разве теперь, после такой войны, они не заслужили вдвойне заботу, внимание к себе? Кое-что я сделал: наладил подвоз дров, стирку постельного белья, вырвал у Галгана немного посуды... Но ведь всего этого так мало! А чего я еще могу добиться помимо начальника прииска? Знаешь, что меня больше всего бесит? Сознание своего бессилия. Стыдно смотреть в глаза рабочим. Они же дают стране золото! А как с ними обращаются? Иной раз страшно становится своих собственных мыслей, когда думаешь об этом...

Арсланидзе долго молчал. Его черные глаза сощурились, как у человека, вглядывающегося в даль.

— Я тоже много думаю об этом,— признался Арсланидзе и быстро огляделся вокруг, понизил голос.— И не только о быте. Я стремлюсь понять, почему Крутов, потомственный горняк, как он сам любит называть себя, не заботится о рабочих, из среды которых сам вышел. Да что там «не заботится». Он плюет на нужды рабочих! Плюет, как... как управляющий какой-нибудь концессии! И знаешь, что мне кажется? Его испортила война. Да, да, война! Миллионы людей прошли через нее и стали лучше, чище, а Крутов — наоборот. В годы войны наши люди не считались ни с чем, чтобы больше дать стране, фронту. Надрывались, падали у станков, гибли, а работали как одержимые. Над всей страной гремело: «Все для фронта, все для победы!» И здесь, на «Крайнем», горняки не щадили себя. Ты знаешь, я не был на фронте, всю войну просидел на Урале, но представляю, как работали тут горняки. Золото — это же пушки, танки, самолеты от союзников! А Крутов понемногу вообразил, что это он, это его твердое умелое руководство — основа всех успехов. Люди же — только рабочие руки, рабсила, нужная для выполнения плана. Вот как нужны, например, бульдозеры, инструмент, взрывчатка. Так незаметно появились зазнайство, пренебрежение к людям, начался отрыв от коллектива. Больше — противопоставление себя коллективу.