Год змеи - страница 17

— Устала я, директор-бобо, хочу вздремнуть..

Махмуд охотно придвинулся к ней и всю дорогу блаженствовал от близости любимой. Майсара же только прикоснулась к его плечу, тут же уснула. Как ребенок…

Было около двух часов ночи, когда Махмуд оказался в гостинице. Возбуждение все еще не улеглось в нем, и он лежал с открытыми глазами, мысленно перебирал в памяти то, чем была наполнена их встреча.

Сейчас ему немного стыдно, но каких-нибудь два часа назад он настойчиво расспрашивал ее о муже, их отношениях, хотя и представлял, как нелегко отвечать молодой женщине.

— Как поступит? — в голосе Майсары тревога. — Скорее всего, уедет из кишлака… Странно! Первые годы замужества каждое его слово мне казалось умным, значительным. Сейчас слушаю его равнодушно, а подчас и вовсе не слушаю. Раньше был Кудрат для меня самым стройным, обаятельным. Теперь вдруг заметила, что сутулится он как-то некрасиво.

— Это потому, — сказал он, не скрывая радости, — что не любишь ты его. Да, кстати, почему он такой молчаливый?

— Вы кто? Директор совхоза. Он это понимает, потому и молчал почтительно. А так Кудрат очень разговорчивый, особенно любит детство вспоминать, тут уж его не остановишь. Любит похвастаться.

— Еще что любит?

— Меня.

— Тебя нельзя не любить, — сказал пылко Махмуд и не удержался от поцелуя.

— Он тоже так говорит.

— Ну хоть в одном наши взгляды совпадают! — воскликнул Махмуд не без ревности.

— Не в одном, — возразила Майсара лукаво. — Кудрат поддерживает все наши начинания. Он убежден: теперь-то в совхозе будет порядок…

— Ну, дорогая, — сказал он, рассмеявшись, — это уже грубая лесть. На такие лестные откровенности способна разве что моя Зульфия.

Сказав это, он осекся и бросил осторожный взгляд на Майсару — и как это его угораздило не к месту употребить такое обязывающее слово — «моя».

Майсара молчала секунду-другую, а затем, вздохнув, произнесла:

— Эффектная она, эта Зульфия!

— Может быть, — как можно равнодушнее сказал Махмуд, но сквозь это нарочитое равнодушие пробивались, однако, нотки восхищения.

— Она же вам нравится! — В голосе Майсары был упрек, мол, нечего скрытничать.

— Что значит — «нравится»? — спросил он грубовато. — Зульфия добросовестный работник, заботливый секретарь и… — Он замолчал, обдумывая, что бы еще доброго сказать о девушке.

— Незамужняя, — с иронией добавила Майсара, — родители современные, ни в чем не стесняют дочь, не интересуются, с кем и где бывает!

Махмуд подумал, что разговор о секретарше даже в шутливом тоне может, чего доброго, привести к ссоре, и ласково прошептал:

— Родная, люблю-то я тебя! И никакой Зульфие с тобой не сравниться.

Она подняла на него лучистые глаза:

— Это правда?!

…Уснул Махмуд тогда, когда над Бабатагом заалела полоска зари. Уснул с мыслью, что он — счастливый человек, ведь есть на свете такое чудо, как Майсара.

Шариповы всю жизнь жили в райцентре, скота своего у них никогда не было — дворик маленький, тесный, где его там держать. Да и необходимости особой в скоте не было. Мясо на базаре выбирали, какое душе угодно, — хочешь грудинку, хочешь филей или ложное ребрышко, молоко хозяйки из соседнего кишлака каждое утро приносили почти парное. Так было. Но как-то незаметно все переменилось. В мясном ряду нынче продавцы больше на дельцов похожи. За твои же собственные деньги набросают тебе костей, обрезков каких-то нечистых, и при этом возразить не смей, тут же нахамят — дескать, заведи себе собственного барана.

Кумри-хола возмущение свое высказывала в основном сыну.

— Потребление на душу населения растет, вот и ощущается нехватка продуктов, — ответил он ей как-то цитатой из передовицы районной газеты.

— Морочишь ты мне голову, а толком объяснить не можешь, — вспыхнула мать, добавив обидное: — А еще пять лет в институте учился!

— Вы всегда так, мама, — сказал он, — чуть что, «мяса нет, молока нет», а того не хотите понять, что дом ваш устлан коврами, в шкафу десятка полтора платьев, и каждое минимум по сотне. А вы говорите — «вот раньше»… Да разве все это было тридцать лет назад? Демагогия — вот как можно назвать ваше недовольство.