Год змеи - страница 35

— Ничего вы не поняли, Махмуд-ака, — прошептала Зульфия чуть не плача.

— Я все понял, — сказал серьезно Махмуд. — Но пойми и ты меня. Мое сердце отдано другой. Я тебя люблю, как сестренку, оставайся ею.

— Догадываюсь, кто она. Вот дура, почему я раньше не хотела этого замечать? — Зульфия вскочила и поспешно вышла из кабинета.

За полгода, товарищ директор, сказал себе Махмуд, оставшись один, ты уже столько драм и комедий повидал в своем кабинете… Но то, что случилось только что… Захочешь, не придумаешь. Не предугадаешь. Так тебе и надо, директор! В другой раз умнее будешь, не станешь так необдуманно говорить девушкам комплименты.

Ему было искренне жаль Зульфию. Но что он мог поделать с собой? Любил-то он другую.

…Хвала счастливому случаю! Пусть никогда не иссякнет река его сострадания к людям, пусть он всегда приносит: страждущим — теплый угол, жаждущим — глоток воды, а влюбленным — желанные встречи!

Тетушка Зебо собралась в Байсун, на свадьбу какого-то родственника. И Махмуд был рад этому случаю.

— Кудрат должен отвезти мать и вернуться, — сказала Майсара, заскочив будто по делу на минуту в гостиницу. — Завтра буду вас ждать!

И тут же ушла. Он обратил внимание на то, что она назвала мужа просто Кудратом, без обычного уважительного «ака», и подумал, что Майсара, видно, сделала уже выбор и ему теперь недолго осталось мучиться ревностью. Только бы не покинула ее решимость.

Тетушка Зебо не очень-то и хотела ехать в этот Байсун! Трястись сто пятьдесят километров по горным серпантинам даже на такой комфортабельной машине, как «Жигули», согласитесь, не для ее возраста забава — ей уже за шестьдесят.

Зебо-хола несколько раз пыталась поговорить с сыном по душам. Согласие в семье стала разъедать невидимая ржа, а ведь хола, не зная покоя, делала все возможное, чтобы в доме не иссякал ручеек взаимного уважения и любви. Ей казалось, что она добилась этого. Ходила по кишлаку с гордо поднятой головой, не стыдилась смотреть людям в глаза, при случае хвасталась перед сверстницами своей счастливой старостью.

Но что-то вдруг незримо изменилось в семейных отношениях. Что именно — она еще пока не понимала, но чувствовала — исчезли теплота, открытость, доверие… Тетушка мучилась неведением, ей хотелось понять, откуда она исходит, эта тревога, чтобы знать, как изгнать ее, как восстановить ту душевную теплоту, что объединяла их под одной крышей?

Но от ее попыток затеять откровенный разговор сын всякий раз отмахивался, мол, все в порядке, мать, не терзай себя и меня оставь в покое. А однажды он даже рассердился, сказал, что ему порядком надоели все ее охи да ахи!

И вот, пришла открытка от троюродного племянника Анвара, приглашающего на свадьбу. Тетушка решила поехать. Поговорила с сыном, тот вызвался отвезти ее туда, поскольку в бригаде стало полегче с работой. «Теперь-то ты никуда не денешься, сыночек, — подумала она, — мы с тобой обо всем переговорим, за три часа дороги все на свете можно обсудить!» И стала готовиться к поездке. Одежду подобрала соответствующую случаю, испекла жирных, на сметане, слоеных патыров — лепешек из пресного теста, густо посыпала их сахаром, в целлофановый пакет запаковала отрез «кристаллона» — подарок невесте, купила в магазине дорогую рубашку для жениха. Дастархан у нее получился приличный, Кудрат еле уместил его в багажнике.

Под вечер, когда зной начал спадать, выехали из кишлака. С разговором тетушка Зебо не спешила. «Пусть проедет половину пути, — подумала она, — а там и начну. Даже если и рассердится сын, назад не повернет уже». Она устроилась поудобнее и молча поглядывала по сторонам. Тянулись бесконечные хлопковые поля. Кое-где работали тракторы, а по дороге проносились машины, большие и длинные, как паровозы, чуть поменьше — обыкновенные трехтонки, масса легковушек, мелькали поселки и фермы, по обочинам изредка плелись стада овец, которых чабаны, видно, гнали на мясокомбинат. Упругий ветер, влетавший в окна, был горячим, тетушку разморило, и она вскоре закрыла глаза и задремала.

Очнулась в Сайропе, когда Кудрат остановил машину.

— Здесь лучшие в Сурхандарье шашлыки, мать, — сказал он, — может, поедим?