Год змеи - страница 66

От тепла подтаяли комья на дороге, и Муминов шел, стараясь держаться правой стороны проселка, где, затененная рослым камышом, земля была твердой, как камень, и грязь не липла к подошве. Еще утром, направляясь в район, он заметил, что камыш сильно разросся: многие поля, которые до войны радовали глаз чистотой, были захлестнуты им. Не было б войны, подумалось ему, разве допустили бы джидасайцы и жители соседних кишлаков такое?! Пожалуй, за семь-то лет от самих тугаев уже ничего не осталось. А теперь, видно, придется начинать все сызнова.

Вспомнил минувшую ночь и самому стало стыдно, он почувствовал, как кровь прилила к лицу… Пока шла война, как-то не особенно думалось о встрече с женой, о том, как он себя поведет, что скажет, найдет ли те единственные для такого случая слова, сумеет ли приласкать. Думалось, конечно, но так, в общих чертах, по-книжному, скорее всего. А после победы, когда уже пришла уверенность, что такая встреча теперь уж обязательно состоится. Муминов возвращался мыслями к ней часто, но представить себе ее все равно не мог. Тот месяц, что прожил он с Марьям, остался словно сон в памяти. Но одно он помнил хорошо. Жена стыдилась его, боялась глядеть ему в глаза, супружеские обязанности, казалось, выполняла по принуждению.

Вчера за дастарханом он изредка бросал взгляды на жену, но она не отвечала ему тем же, сидела, накрывшись ситцевым платком, односложно, чуть слышно отвечая на его вопросы. Раньше, при всей своей стыдливости, она была смелее. А потом… Мать и сестренка хотели уйти в другую комнату, которая не топилась все годы войны, но Тураб попросил, чтобы постелили ему там. Марьям пришла к нему после того, как он изрядно намерзся в ледяной постели, и то под давлением матери. Муминов слышал обрывки разговора женщин, понял, что мать, произнося «это же твой муж вернулся, дочка!» посылала ее к нему, а та, наверно, страшилась и хотела остаться с ними.

Пришла. Легла рядом, точно притянутая арканом, будто ее впихнули в постель чужого мужчины. И только потом немного отошла, потеплела душой. Когда Муминов проснулся, она уже разводила огонь под очагом, готовя ширчай. Из дома они вышли вместе. Марьям и Айгуль сразу же за кишлаком свернули к ферме, а он пошел сюда. И теперь, возвращаясь в Джидасай, он думал, что встреча с женой была не такой, какой представлялась ему.

В кишлаке он сначала зашел домой. Надо было перекусить и немного отдохнуть. Спросил у матери о председателе колхоза.

— Халбутаев или Акбутаев фамилия его, сынок. Знаю, что бабник, кобель, об этом весь кишлак говорит… Да, прибегал Нияз, справлялся о тебе, сказал, чтобы шел в контору, он там будет ждать.

— Он же в районе должен быть, — сказал он.

— Говорит, вернули по срочному делу.

Пока он поел, подошли и те «восемнадцать ноль-ноль» секретаря райкома. Муминов пошел в контору. Здесь было много стариков, женщин и подростков. Среди них находились и бывшие фронтовики. Их можно было узнать по уже успевшим выгореть, а кое у кого и подлатанным гимнастеркам. Они окружили Саибназарова и о чем-то оживленно разговаривали с ним. Поздоровавшись со знакомыми, которые, услышав, что он вернулся, рано утром навестили его дом, и, как водится, поздравили, Муминов заглянул в бухгалтерию, а Нияз с папкой под мышкой шел ему навстречу. Они обнялись, похлопали друг друга по спине.

— Первый секретарь райкома приехал, — сообщил Нияз, — так что, извини, брат, сейчас у нас собрание будет. Потом поговорим как следует. Впрочем, чего это я, идем вместе, собрание ожидается бурным, услышишь, чем живут джидасайцы. Надеюсь, не собираешься удирать отсюда?

— Нет.

— Тогда идем.

Они вошли в пристройку сарайного типа, который служил клубом, если в нем не откармливали шелковичных червей или не хранили саман для быков. Собрание было действительно бурным. На прежнего председателя Акбутаева, невысокого жилистого мужчину, посыпалось столько обвинений, что тот не смел даже глаз поднять. Собрание вел секретарь райкома, а Нияз — протокол. Он быстро писал на страницах большой амбарной книги суть высказываний колхозников, их предложения и иногда подмигивал Турабу, сидевшему в первом ряду, у окна. Скамейки тут были дощатые, низкие, так что приходилось сидеть, чуть ли не уперевшись подбородком в колени. Колхозники единогласно проголосовали за то, чтобы снять Акбутаева с работы.