Голоса с улицы - страница 73
, а затем – на схематичные виды Берлина, каким бы он стал, победи в войне нацисты.
В одном из разделов – фрагмент стенной росписи, или, точнее, ее проекта. Застывшие грузные фигуры. Стоящие бок о бок рабочие и солдаты с флагами. Матери с детьми. Круглолицые крестьяне. Все дюжие и здоровые. Пугающе здоровые. Люди пахали землю, перебирали зерно.
Хедли пробежал глазами статью о Голливуде: с фотографии на него уставилось мясистое лицо Сэма Голдвина. Снимок Барни Балабана. Снимок Бернарда Баруха. Снимок Генри Моргентау[26].
Нельзя было пропустить еще одну статью:
И еще одну:
Хедли бессильно засунул «Суккуб» обратно в конверт из оберточной бумаги. Теперь он понимал, почему Марша не нравилась Дейву и Лоре, почему они были полностью деморализованы тем, что пришлось просить ее о помощи. Он понимал всю глубину противоречий между ними, понимал, почему Дейв не пишет для «Суккуба».
«Суккуб» – расистское, неофашистское издание.
Но в то же время оно не был похожим на расистское, неофашистское издание, не было топорным и напыщенным. Хедли полагал, что расистское издание должно печататься на дешевой газетной бумаге: позорный, безобразный четырехстраничный буклет с кричащими заголовками, оскорбляющий здравый смысл и хороший вкус. Хедли ожидал увидеть несусветную мерзость – безумные обвинения, полупомешанные утверждения и разоблачения. Что-то бредовое, пропитанное насилием. Воинствующий фанатизм, омерзительную порнографию, орфографические ошибки, безграмотность: продукцию невежественных, злобных людей – иссохших людишек, пышущих злобой, желчью и ненавистью. Низкопробную, высокопарную газетенку. Словом, вульгарщину.
Но «Суккуб» был дорогим, изящным, красиво напечатанным журналом и вовсе не авангардным: никаких экспериментов с форматом или шрифтом. Он был увесистым, консервативным – точь-в-точь как мужчины и женщины на стенных росписях. Не дерзким с художественной точки зрения, а крепко сколоченным, умно выстроенным и качественно переплетенным. Статьи были написаны ясным языком, демонстрировали эрудицию и уравновешенность. Никакой высокопарности. Никаких фантастических обвинений: общее впечатление умеренности. Разве фашистская, расистская газетенка могла быть умеренной?
В «Суккубе» не было ничего экстремистского. С растущим удивлением Хедли осознал, что журнал задуман так, словно он предназначался для лучших домов. Он был по-своему респектабелен. «Суккуб» отлично смотрелся бы на импортном журнальном столике из филиппинского красного дерева, рядом с инкрустированным подносом и красивой лампой. Он украсил бы собой самую изысканную гостиную.
Пережив первое потрясение, Хедли крепко задумался. Он снова и снова открывал конверт и поглядывал на тетрадь из плотной высокосортной бумаги. Один доллар. «Суккуб» напоминал художественно-политический вариант «Форчун»[27], но только у него не был указан тираж. Наверное, его продавали по экземпляру. На этом номере не стояла дата: без сомнения, большинство из них не выставлялись в киосках, а рассылались по почте. Хедли не представлял себе «Суккуб» в газетном киоске.
Часа в два пополудни он задумался о Бекхайме. Что это говорило о самом Обществе? Ничего. Хедли не мог установить никакой связи между «Народным Стражем», рядами добродушных лиц на лекции, с одной стороны, и этим утонченным изданием, с другой. Оно было шикарным, престижным – вовсе не предназначенным для того типа людей, что стекались послушать Бекхайма.
Внезапно Хедли понял, в каком мире жили Дейв и Лора. Хорошо организованные враги были готовы их уничтожить, и Гоулдам пришлось обратиться к одному из этих врагов за помощью. Пришлось сдаться: они были не в силах сопротивляться. Это неправильно, Хедли понимал, что это совершенно неправильно, но им больше некуда было пойти.
Гоулды не просились в этот мир – точно так же, как и он сам. Они появились на свет независимо от собственной воли. Но теперь, когда они находились здесь, их присутствие вызывало злобу, словно они родились в результате преступного сговора, какой-то тайной интриги. Словно самим фактом своего существования и стремления жить, как все, они совершали что-то запретное, ухитрялись проворачивать темные делишки.