Голубая змея - страница 4

Свои, не парик. Нравится? (Заяц пожимает плечами, касается губами локона.) Пожалел?.. Тебе-то можно, Заяц, другим нельзя. (Заяц неожиданно берет флейту, играет тихо, нежно, печально.) Жалей, жалей. Легко вам нас пожалеть, это мы никого жалеть не умеем. Мы змеи — вы зайцы. А змея-то как встрепенулась, — ползает в своем домике. Неужели музыка так ее тревожит... (Заяц окончил играть, отложил флейту, снова придвинулся к Мании, разглядывает ее.) Не такая, как все, да? Необыкновенная… Не бойся… Мальчик. Зайчик. (Садится к нему на колени, гладит, тот вдруг встает, указывает испуганно на церковь, мычит.) Ну что ты, глупыш? Звереныш-зайчоныш… Церковь? Это ничего, церкви все равно, она деревянная. (Заяц делает какие-то знаки, Мания не понимает.) Церковь… Тут повенчаться можно, Заяц. Хочешь? Никто не будет знать, только мы с тобой. С тобой можно. Ты на флейте играешь. И змей уважаешь. А еще ты, кажется, единственный, кому я зла не желаю. Значит, нам нужно повенчаться. Знаешь как?.. А вот так: встанем у церкви, обнимемся и, скажем, благослови нас, господи! А теперь поцелуемся, вот так! Вот и повенчались! А теперь пойдем! Туда, за церковь, с той стороны темнее! Неслышно… Чтобы никто нас не заметил. Пойдем, Заяц. (Взявшись за руки, скрываются за церковью.)

Сцена 3

Та же церковь, но теперь уже изнутри, второй этаж — напоминает комнату: все иконы, кресты сняты, стол с лампой, самодельная кровать с тряпьем, полка, опилки… Только маленькие оконца наверху указывают на то, что это не обычный дом.

В комнате В а с и л и й — с удивлением прислушивается к шагам за дверью: кто-то, тяжело дыша, поднимается по лестнице. Дверь распахивается пинком ноги и вваливается жена В а с и л и я, О л ь г а, возбужденная и растрепанная.

ОЛЬГА (отдувается). Ну, насилу добралась, ой, мамочки-родные!

ВАСИЛИЙ. Ты?!

ОЛЬГА. Я!! Не ждал?!

ВАСИЛИИ. Не ждал.

ОЛЬГА. Фу-у, сил моих нет. Вот, значит, где ты обосновался! Сидишь?!

ВАСИЛИ.И Сижу.

ОЛЬГА. Ну сиди, сиди, пока дурь сойдет, сиди.

ВАСИЛИИ. И то сижу.

ОЛЬГА. Живи на здоровье.

ВАСИЛИИ. Живу себе.

ОЛЬГА. Хорошее местечко, нечего сказать! Пока продиралась к тебе по лесу, юбку зацепила, и плечи все мокрые, а страшно, страшно! Идешь, так сердце и ёкает. Ну и угораздило тебя!

ВАСИЛИЙ. Выходит, угораздило.

ОЛЬГА. А что с дураком сделаешь — ничего не сделаешь. Пусть люди смеются, ему — тьфу! В церкви, значит, с Христом-боженькой!

ВАСИЛИИ. Значит, так.

ОЛЬГА. Да ты слыхал про церковь-то эту?!

ВАСИЛИЙ. Слыхал.

ОЛЬГА. Что слыхал, что слыхал?! Люди-то что говорят!

ВАСИЛИИ. А мне все равно, пусть говорят.

ОЛЬГА. Заладил! Все одно, на своем стоит! Ее сжигать хотят, а ты тут жить удумал!

ВАСИЛИИ. Не сожгут теперь.

ОЛЬГА. А глядишь, сожгут, вместе с тобой, заживо, ты что, людей не знаешь!

ВАСИЛИИ. Ты зачем пришла сюда? Языком молоть? Хватит, я этого дома наслушался.

ОЛЬГА. Скажите! Наслушался! Я тебе, дураку, внушаю, не живи ты тут! Не святая это церковь, а сатанинская! Не бог в этих стенах, а дьявол, вот что наши бабки говорят.

ВАСИЛИИ. Вот иди с ними судачь про дьяволов, а со мной нечего.

ОЛЬГА. Да ты послушай. Убили здесь, говорят кого-то, прямо в церкви и убили, и закопали тут же, на костях церковь стоит!

ВАСИЛИИ. Кому интересно, что сто лет назад было?

ОЛЬГА. Да ты безумный, что ли? Приятно тебе тут с мертвецом жить?

ВАСИЛИИ. Уж приятнее, чем с тобой.

ОЛЬГА. Сыч! Одно слово, сыч! На тебя люди косятся, колдун, что ли, говорят, какой? В это место нога человеческая не ступала с тех пор, как убийство-то произошло. Тут все грязью и паутиной заросло, никто, кроме тебя, не чистил. Боятся все!

ВАСИЛИИ. Ты вон, я смотрю, не очень испугалась. Как потрепаться захотелось — так и черт нипочем.

ОЛЬГА. Да я тайком, ночью, чтоб люди не видели! Иду, а самой страшно, кровь стынет. Ну, думаю, не найду тебя, труп найду!

ВАСИЛИИ. Что ж пошла?

ОЛЬГА. Да ведь как дурь твою переубедить, не знаю. Ведь люди подождут-подождут, да не вытерпят, пришибут где-нибудь за углом. И так-то тебя, молчуна, никогда не жаловали. Живет не как все: кого сторонится, с кем не здоровается — а они все тебе запомнили, ничего не простили. Кто ж в деревне молчком живет? Вот на тебя, Василии, все и ополчились — а теперь уж совсем! Кто говорит, обезумел мужик, крыша поехала, которые бабули постарше и сами уже безмозглые, те говорят — колдует — и сжигать хотят! Дождешься, найдется добрая душа, долго ли бензину налить и спичкой фыркнуть! Пеняй на себя тогда, я предупреждала.