Голубой чертополох романтизма - страница 8

Она вышла на улицу, где меж насупленными домами оседал плотный осенний сумрак, до того липко-влажный, словно ему никак не излиться моросящим дождем; густой траурный флер наплывал с низкого неба, клубился перед тускло светящимися окнами, вился вокруг уличных фонарей. Резкий переход от многообразной четкости форм и бесконечной причудливой пестроты в лавке антиквара к расплывающимся в тумане глыбам, к зыбким контурам вечерней осенней улицы вызвал у нее холодящую дрожь; вобрав голову в плечи, она невольно замедлила шаг и вскоре остановилась. Ей стало казаться, будто, не решившись купить сервиз, она по собственной вине очутилась в каком-то низменном, не подобающем ей окружении; она вдруг почувствовала себя несчастной, бесконечно несчастной, и, обозвав себя мелочной, скупой, черствой, уже было настроилась вернуться назад в лавку. Но все стояла, будто пригвожденная к месту: ни с того ни с сего объявить антиквару о перемене решения было бы весьма неприятно, нет, лучше уж она через несколько дней напишет ему или позвонит по телефону («Решено, я беру сервиз».). Однако ощущение неблагополучия не проходило, малюсенький червячок, начавший точить ее изнутри, продолжал свою разрушительную работу, пустота в ней ширилась, захватывая все ее существо, — ей мнилось, будто она вот-вот обрушится в себя самое, и этот горестный провал уже не заполнить никакими рассуждениями, доводами, планами исправления допущенной ошибки. И она стояла, теперь уже не просто в нерешительности, а в полной сумятице чувств, досада во плоти, — стояла перед дверью лавки, которую антиквар, отвесив даме последний сдержанный поклон и сразу выпрямившись, словно никакого поклона и не было, притянул к себе и захлопнул, — замок сухо щелкнул, почти заглушив мелодичный празднично-светлый звон, раздававшийся всякий раз, когда открывали и закрывали эту дверь, будто из музыкальной шкатулки.

Как вкопанная стояла она в приступе какой-то душевной вялости, не в силах двинуться на вокзал и, раз уж с городскими делами покончено, уехать домой. Словно она чего-то стыдилась и опасалась, что домашние заметят ее смущение и что выражение ее лица, как броский заголовок вечерней газеты, откроет им, сколь постыдно она себя вела.

Но и на то, чтобы вернуться в лавку, у нее тоже не хватило духу. Так она медлила в нерешительности, растерянная и угнетенная, словно невыносимой тяжестью, ощущением, будто все, что бы она сейчас ни сделала, окажется неправильным, гадким и скверным, окажется недостойным ее, сколько бы она ни пыталась потом этот свой поступок оправдать.

В эту минуту она услыхала рядом с собой — так близко, будто говорили ей в самое ухо, тихий шепот, скорее шелест:

— Будьте так добры, пожалуйста, дайте немного денег, на кусок хлеба!

Мгновенно почувствовав несказанное облегчение, дама обернулась и увидела юное женское лицо, узкое в обрамлении темно-синего платка, — тут только она заметила, что идет дождь, идет, наверное, уже несколько минут: из-под платка у девушки выбились пряди волос и, намокнув, отливали черным блеском, а на шерстяных ворсинках платка и на бровях жемчужинками сверкали капли воды, такие же капли застыли у нее на лице, под глазами, на покрытых нежным пушком щеках — казалось, будто по ним текут слезы. Дама почувствовала, что и ее лицо стало влажным. Она взглянула на девушку, все еще слыша тихо и торопливо произнесенную тою фразу — фраза эта, как пластинка, крутилась у нее в ушах, — и подумала, что ведь и сама она с двенадцати часов ничего не ела и, должно быть, всему виною голод, это голод, и не что иное, так опустошил ее, что она едва не рухнула в образовавшуюся пустоту. Но прежде чем эта мысль, хоть и мелькнувшая у нее в голове, была по-настоящему осознана и признана справедливой, прежде чем она успела как следует укорениться, зашевелились и другие мысли, заглушив ту, первую: «Вот, вот он, шанс! Шанс возместить себе, хоть и окольным путем, то, что я упустила сейчас в лавке антиквара, и в то же время — повод не ехать тотчас домой, не избавясь от чувства стыда!» И еще ей подумалось: «Но какое приключение! Не только увидеть перед собой воочию, но и самой оказаться замешанной, втянутой, вовлеченной в нечто такое, чего ты до сих пор еще не испытывала, о чем только читала, — в приключение, как у Достоевского!» И наконец прозрачной тенью скользнула еще одна мыслишка: в каком восторге будет ее приятельница, певица, когда она ей об этом расскажет! А девушке она сказала: